Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Так свершилось. Праздность, сребролюбие, разврат, жестокая борьба за право хоть на год, хоть на месяц облачиться в царский пурпур и натянуть красные сапоги сгубили страну. Никому не было дела до простых хлеборобов, сборщиков оливок, каменотёсов, пекарей. Погиб флот, не стало армии, зато остались надменные стратиги, [41] Стратиг – в Византии военачальник и наместник провинции (фема). которым не подчинялись даже отряды наёмников, и вот, город пал, а за ним ушла в небытие и империя.

Близился к концу первый день плавания. Он прошёл хорошо. Усталое солнце склонялось к горизонту, море ровно дышало, покачивая на груди нашу галеру. Впереди показались очертания Проконнеса. Увидев их, рулевой радостно закричал. Отвыкшие за седмицы безделья от своей тяжкой работы гребцы налегли на вёсла, да так, что под носом галеры появился шипящий бурун.

Не прошло и колокола, как мы вошли в гавань, и скорость пришлось снизить. Причал был пуст, но вскоре после нас к нему причалила ещё одна галера, заметно меньше нашей.

Капитан сказал, что мы заночуем на острове. Ночевать лучше в каюте, потому что здесь полно змей, и ночлег на земле может обойтись весьма дорого. Я спросил, можно ли прогуляться по острову. Капитан ответил, что можно, здесь обычно безопасно, но остров большой, и чтобы не заблудиться, лучше не отходить далеко и, главное, не бродить в темноте, потому что Проконнес изъеден каменоломнями, как забытый в подвале сыр крысами. Знаменитый бело-голубой мрамор, из которого построены храмы и дворцы Константинополя, добывали здесь, но каменоломни давно иссякли и заброшены. Если провалишься в какую-нибудь штольню, никто и искать не будет.

Я поблагодарил капитана и собрался спуститься на берег, как вдруг внимание моё привлекли крики на соседней галере. С неё на длинных верёвках вытащили какого-то человека. Четверо слуг как бы растягивали несчастного между верёвками так, чтобы он не мог достать ни одного из них, а этот человек рвался то в одну, то в другую сторону, что-то кричал и время от времени падал на землю. Тогда его поднимали и опять волокли по тропе наверх, где их уже ждал монах.

Я спрыгнул на причал подошёл к нему.

– Скажи, отец мой, что здесь происходит, кто этот несчастный и зачем его волокут наверх?

Монах позвенел кружкой, висевшей на цепочке у него на поясе, и я бросил туда монету. Услышав звон, монах ответил:

– Этот человек одержим бесами. Супруга водила его к монахам, кои положили своей целью борьбу со слугами нечистого, но никто из них не преуспел. Бесы слишком крепко держатся за бренное тело своей жертвы. Проконнес – последней шанс для него обрести свободу, ибо в нашем монастыре имеется святыня, лицезрение которой непереносимо для бесов. Стоит только подвести их к одной надгробной плите в монастырской церкви, и одержимый изблёвывает бесов вместе с кровью. Ты можешь пройти за ними в храм – он недалеко – и, если повезёт, сподобишься лицезреть чудо исцеления.

Я последовал совету монаха и прошёл за странной процессией в храм, который действительно стоял неподалёку. Это было здание обычной византийской архитектуры. Храм был сильно запущен, мозаики были настолько закопчены свечной копотью, что уже невозможно было различить, что на них изображено.

Одержимого с трудом подтащили к мраморной плите, вмурованной в стену, заломили ему руки и прижали к ней. Он продолжал вырываться и истошно вопить. Все, кроме слуг, упали на колени и начали молиться, однако никаких признаков исцеления не было заметно. Подождав ещё немного, я вышел из храма и договорился с церковным сторожем, чтобы он за мелкую монету показал мне примечательные места острова.

Сторож оказался до чрезвычайности словоохотлив, и вскоре я пожалел, что связался с ним. Он описывал всё, чего касался его взор, каждый камень у дороги, дерево или яму. Всё у него было преисполнено глубокого мистического смысла. Камнями были отмечены места свершения разнообразных чудес, а ямы были темницами, правда, кто в них содержался, сторож не знал и по кругу называл два-три имени. Я не спорил с ним…

До крайности меня удивило местное кладбище. Вместо надгробий там и сям виднелись обломки колонн, куски карнизов и даже мраморные ступени. Оказалось, что мраморные детали для константинопольских дворцов вытёсывались на острове, потому что везти огромные глыбы по морю было бы затруднительно. Иногда мрамор раскалывался, и тогда негодные заготовки выбрасывали. Их-то и использовали местные жители в качестве бесплатных надгробий.

Подивившись такой находчивости, я повернул обратно, ибо стало быстро темнеть, а гулять ночью по острову я не хотел. Когда мы проходили через деревню, сторож, между прочим, рассказал, что её проклял местный святой (я не запомнил его имени), и теперь в ней не может быть более 39 домов. Как только где-нибудь начинают строить новый, сороковой, сразу же рушится один из старых. Поэтому в деревне есть специальный человек, который следит за тем, чтобы ненароком не построили лишнего.

Из темноты вдруг выскочил какой-то человек и, что-то мыча, начал дёргать меня за одежду. Я отшвырнул его и схватился за нож.

– Не трогай его, это Василакий, [42] Василакий (греч.) – Васильюшко. наш юродивый, он не причинит тебе вреда, – воскликнул сторож, удерживая мою руку.

– Почему же вы не излечите его в храме у чудотворного надгробия? – спросил я.

Сторож удивлённо посмотрел на меня и пожал плечами.

Сегодня второй день пути. Дует попутный ветер, и, хотя на море развело волну и галеру покачивает, капитан велел поднять парус. Я с интересом смотрел, как с помощью сложной системы канатов подняли полотнище о трёх углах. Такой парус называется латинским. Галера сразу прибавила ходу и теперь идёт, опасно накренившись на левый борт. У рулевых прибавилось работы, и их сменяют чаще обычного.

Гребцы отдыхают, вёсла приподняты над водой, их рукояти вставлены в особые железные скобы. Иногда гребни волн задевают лопасти вёсел и разбиваются с хлёстким ударом. Некоторые гребцы разложили свои циновки на вёслах за пределами бортов и улеглись на них. Я спросил Никанора, не опасно ли это, но он заверил меня, что так делается всегда, поскольку на галере очень мало места; опытные гребцы не теряют равновесия во время качки даже во сне, а те, кто боится упасть, привязываются к ближайшему веслу.

Никанор – македонец, и, как все уроженцы этой страны, страшно хвастлив. Предметом гордости македонцев является то, что их страна – родина царя Александра. Никанор говорит, что он – отдалённый потомок царя. Этому, конечно, никто не верит, но слушают Никанора с удовольствием, ибо время безделья течёт медленно.