Эдуард Борнхёэ - Борьба Виллу

Как можем мы сейчас надеяться на победу? Ведь мощь орденских рыцарей и датчан намного возросла с того времени, когда наш народ был покорен. Нам одним никогда не выстоять, против двух больших государств.

Мы не будем одни, если сохраним единодушие! — воскликнул монах, сверкнув глазами. — На нашей стороне право, общие стремления, силы единства. Кроме того, шведы, русские и литовцы готовы прийти к нам на помощь. И если ты думаешь, что враги сейчас

сильнее, чем раньше, то ты заблуждаешься. В Германии давно уже угас былой дух рыцарства и крестовых походов. Император и папа — заклятые враги; их вражда, междоусобные войны и чума настолько ослабили государство, что орденские рыцари на его помощь надеяться не могут. В Ливонии идет постоянная война между орденом и епископами, русские и литовцы стоят наготове на рубежах, сами рыцари и их вассалы — моты и хвастуны, они держатся только благодаря награбленному богатству и наемному войску. Если мы все вместе и разом нападем на них и прежде всего отнимем у них богатства, они будут слабее детей. У датского короля в нашей земле нет ни власти, ни войска; каждый владелец мызы сам себе король, между ними нет единства, да нет у них и военной силы. С другой стороны, люди земель Виру и Харью, Ляэнемаа и Сааремаа готовы взяться за оружие; если бы с крестьянами Ливонии дело обстояло так же, нам нечего было бы опасаться.

Пока монах говорил, кузнец не мог оторвать от него глаз. Мужественная красота этого лица, огонь, горевший в его больших, глубоких очах, звук громкого и вместе с тем мягкого голоса и поток вдохновенных слов туманили трезвый разум кузнеца. Он теперь понимал, как этот человек, подлинного имени и прежней жизни которого никто не знал, но чье нынешнее имя — Тазуя — давно было знакомо каждому эстонцу; человек, которого считали то колдуном, то воскресшим Калевипоэгом, то святым Юрием, оборотнем, языческим богом Уку и чье имя суеверный народ вспоминал во время бедствий, взывая о помощи, — как этот человек в какие-нибудь два-три года смог повести за собой целый народ, поднять его на кровавое восстание и при этом никто из людей, его знавших, не стал предателем.

Удивительный ты человек, — тяжело дыша, сказал кузнец, когда монах умолк. — Я не суеверен, но ты мог бы заставить меня поверить, что ты не простой смертный. До сих пор я не знал человека сильнее себя, а ты мог бы задушить меня, как котенка. До сих пор я не очень-то печалился ни о своих, ни о чужих, а жил день за днем беспечно и мирно; но ты легко мог бы за ставить меня пренебречь покоем и вовлечь меня в самый безумный мятеж;. Ты — точно катящаяся скала, которая увлекает за собой, либо разбивает вдребезги все слабое и непрочное, пока сама не исчезнет на дне пропасти… Я не верю, чтобы твое начинание увенчалось успехом, но я не в силах препятствовать ему. Будь что будет! Я созову крестьян и передам им твои слова. Я им не желаю зла и не стану подстрекать их к мятежу; пусть сами делают что сочтут лучшим.

Где ты намерен провести сходку? — спросил монах.

Кузнец подумал немного, потом сказал:

На расстоянии получаса ходьбы отсюда, прямо к северу, среди векового леса, есть поляна с развалина ми крепости древних эстонцев. Там и сейчас еще сохранились подземелья и закоулки, где никакой доносчик нас не услышит. Послезавтра к вечеру я созову туда старейшин окрестных деревень и спрошу, хотят ли они принять твой совет.

Я сам приду туда, — коротко сказал монах.

Лучше бы тебе сейчас бежать, — озабоченно сказал кузнец. — Я знаю вильяндиского комтура. Тебя будут усердно искать, а по лицу и росту найти тебя не трудно.

Выйди на минутку во двор! — приказал монах, насмешливо улыбаясь.

Кузнец повиновался, и когда он потом опять заглянул в кузницу, перед ним стоял сгорбленный седобородый старец в лохмотьях, с посохом в руке и мешком за плечами. Кузнец, отпрянув назад, воскликнул:

Эй, старичок, откуда ты взялся?

Пожалейте, крещеные, бедного человека, — произнес нищий жалобным, глухим голосом.

Куда девался монах?

Я, убогий, никого не видал, — прохрипел старец и начал вдруг так сильно кашлять и задыхаться, что жалко было смотреть.

Я здесь! — раздался голос монаха из темного чу лана.

Кузнец поспешил туда; но хотя дверь стояла открытой настежь, в чулане не было видно ни души.

Монах, монах, где ты?

Тут! — ответил голос монаха под самым носом у кузнеца.

Где?

Под землей! — загудел голос под ногами у кузнеца.

Виллу схватился обеими руками за голову и выбежал из чулана на свет. Старика-нищего и след простыл. Из глубины земли, словно издалека, опять донесся голос:

Ты все еще думаешь, что меня так легко поймать?

Не думаю, — ответил кузнец; у него зуб на зуб непопадал.

Тогда прощай — до послезавтра!

Кузнец, покачивая головой, вернулся в дом, но аппетит у него пропал. Он был так серьезен и молчалив, что его подмастерья совсем оробели.

Под вечер комтур со своим отрядом снова подъехал к кузнице. Комтур был сильно раздосадован: крестьяне, которых он хотел наказать, каким-то образом проведали о грозящей им опасности и бежали. Хотя судьи за это и разграбили начисто все дома, настроение у комтура было испорчено.

— Выведи монаха! — заорал он на кузнеца.

Кузнец, не привыкший к такому обращению, нахмурился, но все же, не говоря ни слова, вошел в темный чулан и вскоре вернулся с вестью, что монах исчез. Лицо у комтура так побагровело, что, казалось, вот-вот вспыхнет огнем. Он мигом соскочил с коня и бросился вместе со слугами в чулан. Там они обшарили все углы, перевернули все вверх дном, готовы были опрокинуть и самую кузницу, но монаха не нашли.

Куда ты девал монаха? — набросился комтур на кузнеца, сжав кулаки.

Не в моей воле его куда-то девать, — мрачно от ветил кузнец. — Ваши собственные слуги бросили его в этот чулан, пусть они теперь его и находят.

А ты куда смотрел? Почему так плохо сторожил его? — кричал комтур.

Я не сторож вашим пленникам, — проворчал кузнец.

И тут с Виллу произошло событие — второе за сегодняшний день, — какого он раньше и во сне не видал. Кулак комтура мелькнул в воздухе, и тяжелый удар обрушился на румяную щеку кузнеца. Более слабого человека такой удар, наверное, свалил бы с ног, но кузнец Виллу даже не пошатнулся. В лице его не осталось ни кровинки, и взгляд, устремленный в горящие злобой глаза противника, был так страшен, что комтур невольно отступил на шаг и схватился за меч. Не могло быть никакого сомнения в том, что кузнец способен свалить его одним ударом. Но, к счастью для комтура, Виллу был эстонец, по натуре медлительный. Не успел он и рукой шевельнуть, как несколько человек бросились между ним и комтуром и вокруг засверкали обнаженные мечи.