Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

Андрей слышал от привозивших трупы мужиков, что приезжал великий князь. Побыл в городе, обругал наместника Щеку да выгнал прочь. И уплыл, увезя с собой чудотворную. Обещался прислать из Москвы самого Рублёва-иконника, да вышла незадача. Рублёв-то был здесь, во Владимире, а теперь в плену татарском.

– Откуда ведомо? – спросил Андрей.

– Одна баба видала.

Наконец уложили в яму и засыпали землей последние обгорелые тела. У валов выстроилась длинная чреда деревянных крестов, означавших могильные ряды. Разошлись и разъехались живые – поднимать заново град.

Постояв в одиночестве, Андрей размотал грязную ветошь с рук. Рассмотрел присохшие мозоли на натруженных, очерствелых ладонях, въевшуюся в пальцы черную грязь. Как молиться такими руками? Ни паволоку на иконную доску наложить, ни левкас притирать, ни краски творить невозможно. Надо отмачивать в растворе мыльного корня и скоблить пемзой.

В городе не осталось ни единой души, которая могла бы ему помочь. Теперь все делать самому. Варить клей и проклеивать доски, мельчить и просеивать мел, растирать краски, готовить олифу. Доски, паволока и краски должны быть. Андрей помнил: дружина, уходя в Москву, сохранила в подклете собора лишнее, несгодившееся.

Теперь сгодится.

Исполненный тихой и безмятежной молитвы, Андрей зашагал к Успенскому собору.

Две седмицы спустя во Владимире незванно-негаданно объявился звенигородский князь Юрий Дмитриевич. Приплыл также рекой, через Москву, на купеческой набойной лодье, не привлекая ненужных взоров. Ибо Владимир принадлежит великому князю московскому, и появляться здесь младшей княжьей братии без старшего Василия, соваться без спросу в чужой удел зазорно. Но татарское разорение стольного града, хотя бывшего, легло Юрию поперек сердца, и он пренебрег обычаем. Взял лишь единственного думного боярина и прочих княжьих почестей избегал. Коней и тех служильцы пригнали берегом, дабы не обременять владимирский люд.

Проехав по городу, князь сделался угрюм и поскакал, взгревая коня, за валы, по дороге через поля и луговины, в лес. Боярин Семен Морозов не отставал, дюжина дворских следовала на отдалении.

– Не забыл ты, Семен, как десять лет назад ходили ратью на булгарских татар? – прокричал Юрий, не оборачиваясь. – Сколько их градов и крепостей мы тогда взяли в разор?

– Пять больших и десяток малых в довес. Великий Булгар, Жукотин, Казань, Керменчук… Как забыть такое, князь!

– Не напомнить ли и татарве, сколько мы тогда серебра, злата и иного добра свезли от них? А не то, чаю, забыли там меня! А, Семен? Снова ратью по ним пройдемся, пожжем стервятников.

Конь Юрия остановил бег, пошел шагом. Морозов поравнялся с князем.

– Дурна затея, – заспорил боярин. – Если помнишь, князь, не одна звенигородская рать булгар тогда воевала. Москва своих людей посылала в поход. И теперь надо с Василием соединяться, коли затеешь бранное дело. Ты же, князь, порвал договор с братом, по которому обязывался заодин с ним или по его воле на войну выступать. Против литвинов с московскими полками не стоял на Плаве и Угре. Захочет ли Василий теперь слушать тебя?

– Брата звать на подмогу и без договора не хочу. Своими силами попытаем удачу, Семен! По пути Курмыш возьмем и по Засурью пройдем, научим нижегородскую сволочь сидеть ниже травы, тише воды.

Юрий снял шапку из бухарского бархата, слипшиеся от пота волосы тут же разворошил ветер. Князь был немолод – тридцать шесть лет, но порывы к свершениям и горячность сохранил от юности. Боярин Морозов, равный ему годами, умерял нетерпеливый пыл Юрия Дмитрича степенными рассуждениями.

– Нижегородцы, вестимо, наказание заслужили. Данила Борисыч как брехливый и кусачий пес – раззявил пасть, наскочил, тяпнул за ногу и бежать. Но я, князь, помышляю так. Данила Василию враг. Даниле нужен его удел. Если ты поможешь ему сесть в Нижнем, то обретешь в нем союзника, какого не найдешь ни в братьях своих младших, ни в прочих удельных князьях, коих Василий уже подписал под своего сына. Те все признали волю Василия, а княжича Ивана – наследником московского стола. Даже если кривя душой подписывали, тебе положиться на них теперь нельзя – покривили раз, покривят и в другой. Если всерьез хочешь спорить за свое право на московский стол, князь, приручай всех, кого еще можешь. Данила Борисыч – первый из таковых.

– За Данилой татарва стоит, – вспыхнул Юрий. – И тех, может, в союзники посоветуешь, Семен Федорыч?

– Татар не посоветую. Ненадежны и лукавы. Василий пытался с Едигеем против литвинов дружить – что из того вышло? Разорение всей земле. Но еще один довод не идти на Данилу скажу тебе, князь. В Курмыше у него нашел пристанище твой тесть, князь смоленский Юрий Святославич. Мои лазутчики вызнали наверняка.

Юрий Дмитриевич воспринял весть с окаменевшим лицом.

– Вот как. Мнилось мне, он скроется вновь в Орде. Видит Бог, Семен, я все сделал, чтобы его имя не всплывало более на Руси! Может, он забыл, что литовский Витовт назвал его своим беглым послужильцем и требовал от Василия выдачи его с головой? Забыл, как Василий грозился исполнить требованье Витовта, тестя своего? Или думает, что мордовские леса надежны? Брат Данилы Семен тоже так думал, когда прятался в тех же лесах от московских воевод!

– Где скрываться изгою, как не у изгоя? – коротко выразился боярин. – Но тебе надо думать о себе, князь. Не хотел прежде говорить, теперь скажу. Мои лазутчики прознали еще кое-что. Не знаю, как им удалось, однако ж… По всему выходит, Юрий Святославич был здесь, когда брали на копье и зорили город.

– Он обезумел и не ведает, что творит, – подавленно произнес князь. – Его дочь – моя жена. Мои дети – его внуки. Он хочет, чтобы его позор покрыл не только его самого, но и моих сыновей! Я не могу позволить этому случиться, Семен!

– Потому и говорю, князь, не трогай Данилу. Не тронь лиха, пока все тихо.

– Хорош твой совет, боярин, – невесело усмехнулся Юрий. – Но он от земли. А духовного совета, от неба, у кого мне просить? Много на Руси духоносных мужей и старцев, да иные в могиле лежат, как отцы мои Сергий и Савва, – он широко осенился крестом, – а иные далече, как белоезерский Кирилл.

– Если сердце твое неспокойно, князь, напиши Кириллу.

Юрий развернул коня в обратную дорогу.

– Так и сделаю, Семен.

– Хочу спросить тебя, князь, – заговорил Морозов, когда расступившиеся посторонь служильцы вновь оказались позади. – Этот грек, который неведомо чем обрел твое благоволение… Проныра со взором блудливой бабы… Халдукис этот…

– Халкидис. Никифор Халкидис.

– Не нравится мне эта греческая крыса, князь.

– Он не крыса, Семен. Он философ! Ты знаешь, кто такие философы?