Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

– Княжьи люди на нас вышли, – зло ощерился Ванька Звон. – Посекли многих.

– Булгаку башку снесли, – сообщил второй, тщетно пытаясь разглядеть что-либо через мутное узкое оконце.

– Отпустите Фому, – попросил Андрей. – Здесь вас не будут искать, а братия не выдаст.

– Поверил петух лисе. – Меньшак пнул валенком замычавшего инока.

– Чего ж волнуешься за него, раз не будут и не выдадут, – невесело усмехнулся Звон. Он ушел в притвор и приоткрыл дверь, глянул в щель.

– Ну меня свяжите вместо него! – Андрей протянул руки.

Звон вернулся, подскочил к нему, придушенно крикнул:

– Да на кой ты мне нужен!..

Потом отступил в угол, нагнулся и разрезал веревку на руках Фомы. Тот зашевелился.

– Сглуздил, Звон? – удивился младший душегуб.

– Забирай и проваливай!

Иконник помог Фоме встать. Тот выдернул изо рта кляп и поспешил к выходу.

– В алтарь только не лезьте, – сказал Андрей, уходя. – Не поганьте. Кровь на вас. – И добавил грустно: – Спаси тебя Бог, Иван.

На пороге уже, взявшись за дверь, обернулся:

– В другой раз не плюйте в колодезь. Пригодится воды испить.

Внизу у крыльца на него вопрошающе смотрел монастырский духовник. Отец Гервасий руководствовал братией в отсутствие игумена и решал все насущные дела. Четверо иноков тревожно ожидали поодаль. Фома с поблекшим румянцем на щеках зачерпывал в стороне снег и жадно глотал.

– Сейчас прискачут княжьи служильцы, отче, – коротко объяснил Андрей. – Надо бы промолчать.

– Не знаю, как ты уговорил их, – качнул головой отец Гервасий и пошел от церкви.

Проходя мимо остолбеневшей братии, распорядился:

– Со служилыми я говорить буду. А ты, старче Лука, пошел бы в келью, помолился. И вы двое лишние тут, – кивнул он сбежавшимся. – Труды свои на кого побросали?

Сам пошел к воротам, хотел прикрыть, да не стал – услышал топот с дороги.

Дружинники въехали на двор вчетвером, еще трое остались за распахнутыми воротами. Не спешиваясь, сняли шапки, перекрестились.

– Душегубов гоним, отцы, – крикнул старшой. – Выследили шайку, что на Киржаче лютовала. Села там грабили, двух отшельников в скиту, запытав, уморили. Двое или трое в эту сторону побежали. Не видали? Следы от лыж к монастырю ведут.

Трое служильцев проехали по двору, бросая цепкие взгляды.

– Как же не видали… – услыхав про отшельников, не стерпел Севастьян.

– Как же не видали! – подхватил отец Гервасий. – Вломились к нам, Фому вон прирезать хотели. Да мы их шуганули. Они на дорогу обратно выбежали и дале помчались.

– Это чем же вы их, отцы? – удивленно спросил старшой. Конь под ним кружил, переступая, и всадник вертел туда-сюда головой.

– Так крестом животворящим. – Отец Гервасий начертал в воздухе обеими руками священнический крест. – Да и попроще оружие имеем. – Он показал на Севастьяна, притихшего с топором возле дровяной колоды.

– А лыжи чьи у поленницы? – подозрительно спросил другой служилец.

– Наши лыжи, лес на дрова возим.

– Не слыхал я, чтоб крестом можно было разбойников отпугнуть, – почесал во лбу под шапкой старшой. – Может, не испугались они вас, отцы, а затаились где ни то? – Он спрыгнул с коня. – Ерофей, Федор, жилье проверьте.

Сам, держась за саблю, направился к церкви. Андрей, сидевший на ступенях, поднялся, преградил путь.

– Оружным в храм ходу нет, – сказал твердо.

– Отойди, чернец, – почти ласково попросил служилый.

– Мимо меня никто не входил. Один я там, икону пишу. Андрей Рублёв я, княжий и митрополичий иконник.

– Слыхал. Так мы тоже княжьи люди. У тебя свое дело, у нас свое. Отойди, а?

– Женка твоя… – вдруг пробормотал Андрей, глядя сквозь служильца.

– Ась?

– Уголек из печки сронит, не заметит. Сама с дитем заиграется, задремлет. Поспешай домой, еще успеешь!..

Служилец угрожающе надвинулся на него.

– Что несешь…

Андрей прояснел взором. Отшатнувшись, дружинник внезапно охрип:

– Крест целуй!

Иконник нащупал на шее суровую нитку, вытянул из-под тулупа и подрясника нательный крест. «Господи, помилуй мя, грешного». Приложил к губам.

Служилец, оглядываясь на него, пошел к коню. Двое посланных в землянки уже вернулись.

– Ерошка! – Старшой влетел в седло. – Поведешь вместо меня. Следы вокруг ищите.

– Ты-то куда, Мирон?

– Дело спешное объявилось.

После отъезда служильцев еще долго не могли прийти в себя, прервать молчание. Из кельи показался старец Лука.

– Спровадили?

– Что же ты, Андрей… – Голос отца Гервасия прервался. Иконник спустился с церковного крыльца, подошел ближе. – Что же ты и себя, и меня во грех ввел? – вопросил священник. – Да еще клятвой на кресте скрепил.

Андрей упал коленями в снег, уронил голову.

– Прости, отче… Проход в храме тесен, обороняться им там сподручно было б… Уберечь хотел.

Отец Гервасий махнул рукой:

– Отмаливай! – и зашагал прочь. – Да этих… этих-то выпусти. Чтоб духу не было.

Лихие головы сами вывалились из храма. Вид у обоих был ошалелый. Звон ухмылялся, воровато озираясь.

– Опять я, выходит, у тебя в долгу, – кривясь, сказал он Андрею. – От греха упас. Сунулись бы те к нам – мертвыми б легли. И алтарь бы вам замарали. А про женку хорошо придумал, поверил краснокафтанник. Жив буду, должок верну.

Стряхивая налипший снег с подрясника, Андрей ответил:

– Если впрямь хочешь расплатиться, Иван, отдай мне тот ларец, что в лесу схоронил.

– Ишь ты, запомнил. – Звон оскалил крепкие белые зубы. – Та схронка самому еще сгодится. Вот ежели не найду купца на товар, отдам тебе.

– Какой ларец, Звон? – Второй разбойник злобно глянул сперва на дружка, затем на иконника.

– Не твое дело, – огрызнулся Ванька.

– Да ведь не сможешь ты продать его, – убежденно сказал Андрей.

Звон уже не слушал его. Отвесил дурашливый поклон старцу и Севастьяну:

– И вам, отцы, благодарствуем.

Меньшак гнусно хихикнул, шагая за ним:

– А может, зря порешили тех скитских чернецов?

– Про колодезь я запомню, – обещал Звон иконнику, застегнув ремни лыж на сапогах.

Душегубы скрылись за воротами. Севастьян тотчас заложил на воротинах засов.

– Никак, знаешься с ними? – мирно осведомился у Андрея старец Лука.

– Пути Господни неисповедимы, – кротко ответил тот и взялся за пилу. – Потянем, отче!

– Ну гляди, Андрейка!

Пила вновь занудила. Замахал топором и Севастьян, только заметно было в его резких, злых движениях некое отчаянье. Поленья отскакивали аж на два аршина в разные стороны, и Фома опасался подбирать их, дабы не быть зашибленным. Бедолаге и без того досталось нынче.

Севастьян вдруг бросил топор, ушел к высокой, смерзшейся куче снега и сел с размаху.

– Нечисто это!

– Что нечисто? – Лука остановил пилу.