Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

Неодолимым казалось это препинание. Оттого засомневались – а примет ли князь таковой образ? Не смутятся ли попы, епископы и игумены оной необычайностью и несказанностью? И, видя, что самому Андрею плод его трудов радостен, побаивались – не помрачится ли вскоре самым тяжким образом эта радость мастера?

– Князю бы показать… Либо протопопу здешнему… Прежде чем олифу класть, – в замешательстве дергая себя за редкую бороду, предложил Пантелей.

Андрей легко качнул головой.

– Варите олифу, братцы. Не то просохнуть к сроку не успеет. – И добавил веселее: – А про Авраама с Саррой спросите у Олферы.

Подмастерья, не вняв его совету, подняли икону и понесли в сушильню.

Андрей же, покидав в торбу скудные пожитки, объявил, что уходит в Москву и заканчивать им без него. Мартын-дощаник с Игнаткой тоже засобирались с ним.

– А князь придет?.. – страшно разволновался Пантелей.

– Пускай смотрит, – безмятежно ответил иконник.

– Да он же… Да я же… – испуганно заблеял старший подмастерье. – А вдруг ему…Что скажу тогда?

– Скажешь: Андрей, мол, благодарит и поклон бьет… и в молитвах поминает. А большего и не нужно…

– Да как смогу вместо тебя принимать честь за труды?.. Ты что, Андрей?!

– А ты и не принимай, Пантелей, – по-простому сказал монах.

Передав подмастерью ключи и взявши за руку мальчонку, он отправился в путь. Проводив его и обоих дощаников до ворот, вернулся Елезар.

– Может, боязно ему стало?.. – гадал, вылущивая семена подсолнуха. – Что он в ту икону вписал, Бог его знает. И канона такого вовсе нету. Иереи будут в затылках чесать да велят замалевать. Князь осерчает.

– А вдруг да есть канон, – наморщил лоб Пантелей. – Ты вот что, Елька. Сбегай за книжником Епифанием. Он на Святом Афоне был, поспрошаем, как там Троицу теперь пишут.

Уйдя в сушильню, они вновь принялись разгадывать загадки непостижимого и как будто нерукотворного Андреева письма.

…Третий день путники ехали по рязанской глуши, плутая в лесу на едва приметных тропах. Последнюю деревню о трех дворах миновали позавчерашним утром. Вскоре после того и человечьи следы перестали попадаться. Тропами, по которым двигались конные, здесь ходил только зверь. Да еще, может быть, тот, кого искали в этих диких чащах.

– Заблукаем, князь!

Невзор рубил саблей низко нависавшие ветки, торчащие сучья.

– Запоминай путь, – очнулся от дум Юрий Святославич.

– А я что делаю. – Служилец отмахнул здоровенный сук. – Ну а ежели нет тут никакого пустынника, леший его побери? Помер давным-давно? Или зверье сожрало.

Он замолчал, принужденный к тому удручающей отрешенностью князя, длившейся всю долгую дорогу. Но через малое время вновь не утерпел:

– Небось он в дупле живет или в норе. И сам похож на мшистый пень с поганками. Проедем и не заметим…

– Смолкни!

Юрий остановил коня, прислушиваясь.

– Ничего, – покрутил головой Невзор. – Помстилось, князь.

Однако оба не трогались с места. Скоро явственно донесся далекий человечий голос. Он становился то глуше, то громче.

– Близится будто, – удивленно проговорил служилец, не веря ушам.

Стали различимы слова псалмопения: «Услыши, Господи, глас мой, имже воззвах: помилуй мя. Тебе рече сердце мое, Господа взыщу…»

– Вот те и пень с поганками, – сообразил Невзор.

Они поехали навстречу пустыннику, пока не уперлись в такой залом, который и пешему был невпролаз. А голос псалмопевца пропал.

– Потеряли, – досадовал Юрий.

– Эй! – заорал служилец. – Ээээй!

Позади них хрустнули ветки.

– Аль с дороги сбились, люди-христиане? – раздался сильный, гулкий, как из бочки, голос.

Оборотясь, они узрели высокого старца в рубище, с пегой бородой ниже пояса и клобуком на голове. Глубоко засевшие глаза в окружении сетки морщин смотрели остро и взыскательно. В руке отшельник держал лукошко, полное белых грибов.

– Далековато забрели, чада. Пошто в дебре колобродите?

– Ты, что ли, старче, пустынник Петр? – вопросил служилец.

– Петром наречен, сие верно. Да вы-то кто такие будете?

Отшельник расспрашивал без опаски, хотя видел, что незнакомцы при оружии, и мог счесть разбойниками.

– Князь перед тобой… – надменно произнес Невзор, желая внушить лесовику должную почтительность.

Юрий Святославич рукой велел ему молчать.

– Тебя, старче, разыскивали, – промолвил он.

Пустынник опустил в траву увесистое лукошко и внимательнее оглядел обоих, слегка кивая в лад собственным мыслям.

– В последний раз из людей ко мне тоже от князя приходили. Да не упомню от какого. Не то четыре лета, не то пять с того минуло. Выспрашивали про некоего раба Божия. А вы, чада, не с расспросами ли пустыми ко мне?

– Не с расспросами, – ответил Юрий. Но сейчас же спросил: – Про кого ж допытывались?

– Да прибегал в мою избушку некто. Назвался тож князем, владетелем смоленским. Поведал в слезах и рыданьях, будто сгубил невинные души и от гнева Божия гоним стал. Преставился быстро от горести, да я его, горемыку, земле предал. А кто таков был по правде, того знать не знаю. Бог ему судья… Ну а ты-то какой князь? Не смоленский ли?

Юрий Святославич вздрогнул в седле от неожиданного вопроса.

– Смоленский.

– Вон оно как, – опять покивал старец, берясь за лукошко. – Ну пойдем, чада. Отведу вас в мою избушку. Только терпения напаситесь. На конях путь не близок станет, кружной.

Для начала он вывел их на прежнюю едва различимую тропку. Вскоре путники ощутили, что лес будто послушен пустыннику – вдруг расступался, когда уже и просвета не оставалось, одну за другой подкладывал им под ноги мягко стелющиеся, в двух шагах сбоку уже неприметные дорожки.

– Слуге твоему, княже, трудновато у меня придется, – вновь повел речь отшельник. – Скудно мое житье.

Юрий, удивившись, что он говорит о слуге, а не о господине, все же ответил:

– Недолго ему со мной быть.

Старец обернулся.

– Ты, княже, никак и срок свой знаешь?

– При дверех стою, – почти по Писанию ответил Юрий.

Невзор выпучился на него.

– Чудны дела твои, Господи, – воскликнул пустынник, зашагав далее.

Служилец, ехавший последним, протяжно завздыхал от нагрянувшей тоски.

…Москва осталась позади. Прошли ее сквозь, нигде не замедлив. Мартын с Игнаткой там и потерялись, среди московской торговой толчеи. Олфера едва шею не свернул, рассматривая на ходу столичные маковки и луковки, теремки, башенки, гульбища, просторные амбары и лабазы, обильные сады, белокаменный Кремль с коренастыми стрельницами, посадскую пестроту и сутолоку.

– Еще наглядишься, – обещал Андрей.

Перебежали мостки через Яузу, миновали слободу и припустили, смеясь, вперегонки по монастырской дороге. Замочили ноги в ручье, запыхались, взбегая по холму. Перед воротами, от которых уже разрастался вокруг обители высокий тын, остановились. Андрей утер со лба пот, мальчонка, весело глядя на него, повторил движение.