Василий Панкратов - С царём в Тобольске

— Мы часто, господин комиссар, вечерами поднимаем вопрос о прогулке по городу и даже за город, — говорил мне доктор Боткин, рассказывая о том, как проводятся длинные вечера в доме губернатора.

— У нас еще не кончено дело с хождением в церковь. Вы знаете, с чем это сопряжено, — отвечаю я.

— Мне кажется, ваши опасения напрасны. Даже мысли о побеге не может быть у их величеств… — Боткин всегда величал так бывшую царицу.

— Меньше всего я этого опасаюсь, — возражаю я. — Есть много других причин, да и права на это мне не дано.

— Тогда я сам буду ходатайствовать пред Временным правительством.

— Я не протестую. Хлопочите.

Через несколько дней меня просит к себе бывший царь. Являюсь. Он извиняется за беспокойство:

— Я хотел бы просить вас разрешить осмотреть город. Чего вы боитесь за нас?

— Я не имею на это разрешения от Временного правительства. Кроме того, есть и другие причины…

— Когда же оно будет? Нам интересно посмотреть город, церкви. Город старинный, исторический.

Вы здесь были, кажется? спросил я.

— Проездом… Несколько часов, — как-то неохотно ответил бывший царь.

Лично я ничего не имел против удовлетворения просьбы бывшего царя посмотреть город, но, во-первых, инструкция, данная мне Временным правительством, а во-вторых, складывающиеся условия — а это было самое главное препятствие — всего более отнимали эту возможность. Что-то грозное надвигалось на Россию после истории с генералом Корниловым. Русская революция вступала в новую фазу…

По инструкции Временного правительства вся корреспонденция бывшего царя, его семьи и свиты должна была проходить через меня. Признаюсь — обязанность весьма неприятная и даже противная. Дело в том, что российские «патриоты» полагали, очевидно, что все их письма, адресованные на имя членов бывшей царской семьи, как бы похабно ни было их содержание, непременно попадут адресатам. Никогда в жизни не приходилось мне читать такие отвратительные порнографические письма, как в это время. И вся эта мерзость адресовалась или на имя Александры Федоровны, или на имя Николая II. Некоторые письма с порнографическими грязными рисунками, грубыми до безобразия, я сдал полковнику Кобылинскому. Я сказал, что письма — российских «патриотов», ибо я глубоко уверен, что многие из авторов этих писем до переворота, когда Николай II был еще всемогущ, готовы были пресмыкаться перед ним и его семьей, а теперь сочиняют такие отвратительные анонимные письма, думая, что это очень хорошо и остроумно. Было много писем, заклеенных в революционных красных конвертах с революционным девизом «Да здравствует русская революция». Все письма — а их часто было очень много — приходилось тщательно просматривать и бросать в печку, немало получалось и писем угрожающего характера. Даже в Америке нашлись такие писатели, и оттуда приходили письма на английском языке на имя дочерей бывшего царя с предложениями… Иногда такого рода писем получалось так много, что целое утро, тратилось на эту мерзость.

Сам же Николай II и его семья переписывались с очень немногими из своих родственников. Бывший царь писал только своей матери и сестре Ксении Александровне. Дети вели более обширную переписку, и, по-видимому, она доставляла им большое удовольствие, так как каждый раз, когда я приходил в дом, где помещалась семья Николая, почти всегда встречал кого-нибудь из княжон с вопросом нет ли писем. Любопытно отметить, что Александра Федоровна и дети ее никогда не писали Марии Федоровне. Благодаря известным отношениям между последней и Александрой Федоровной даже у детей установились какие-то холодные отношения к бабушке.

Кроме русских газет, Николай II получал английские и французские газеты и журналы. Кто-то, очевидно, зная вкус бывшего царя, присылал ему довольно веселые журнальчики. Николай Александрович любил читать эти журнальчики. В передаче газет, журналов никаких препятствий не чинилось, хотя это удовольствие иногда приносило и огорчение: в газетах иногда сообщали слухи, которые сильно тревожили семью бывшего царя.

— Скажите, пожалуйста, господин комиссар, зачем в газетах пишут о нас неправду? — однажды спросила меня одна из княжон.

— Какую?

— О побеге… Ведь это неправда. Вы читали, конечно.

— Так привыкли исстари некоторые из наших газет… Хотят побольше заработать денег, — ответил я.

Действительно, «Новое Время» и какая-то другая газета напечатали ложь о побеге Николая II, и мне пришлось послать срочную телеграмму с опровержением. Но пока это опровержение ходило, а иногда и не печаталось даже в газетах, пущенная утка облетала уже всю Россию и даже фронт, будоражила население. Мне делались даже запросы и угрозы. Пускались слухи о распущенности отряда, охраняющего бывшего царя, — словом, создавались тревога и озлобление.

Тобольский Совдеп под председательством врача Варнакова попросил меня как-нибудь зайти к ним в Совдеп «по очень важному делу».

В ближайший день захожу.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Присутствующие как-то мнутся, точно подыскивают, с чего начать. После некоторого молчания первым заговорил Варнаков.

— Насколько нам удалось ознакомиться с отрядом, он мало сознательный…

— Это значит ненадежный, — вмешались Писаревская и Киселевич. — Из Омска можно выписать надежных людей, рабочих, вполне сознательных…

— Омск пришлет настоящих. Ваш отряд… — снова заговорила было Писаревская. Я не дал ей договорить и заявил, что всякая попытка к смене отряда кем-либо раз навсегда должна быть оставлена.

— Если же об этом я сообщу отряду, то последствия будут очень неприятные для вас… Я не допущу вмешательства, пока я здесь. Прошу больше меня не беспокоить подобными разговорами. Я бы желал, чтобы всюду сохранилась такая дисциплина и сознание, как в нашем отряде, — закончил я и ушел.

С этого времени отношения ко мне Тобольского Совдепа сложились почти враждебные.

Я должен констатировать, что отряд первого состава представлял собой воинскую часть, вполне сохранившую дисциплину, и резко выделялся среди солдат местного гарнизона своей опрятностью, трезвостью и умением себя держать. В то время, когда солдаты местного гарнизона частенько встречались пьяненькие, грязные, невообразимо одетые, наши гвардейцы одевались чисто, вели себя хорошо и быстро стали покорять сердца местных обывательниц и прислуги. На этой почве уже возникали ненависть, вражда и ревность солдат местного гарнизона к нашим гвардейцам. Если дело до столкновений не доходило, то только потому, что местные солдаты боялись наших гвардейцев.