Наталья Нестерова - Возвращение

— Васенька…

— До свидания!

Развернулся и ушел, хромая.

Заведующая ЗАГСом, очень похожая на ЕЕ, когда они пришли регистрировать брак, поковырялась в бумажках и возмущенно сдернула очки:

— Молодой человек! Вы подавали заявление с другой девушкой!

— С другой, — согласился Василий, — но обстоятельства, непреодолимые. Распишите меня, пожалуйста, с Галиной… как тебя по отчеству?

— Ивановна.

— С Галиной Ивановной Ковалевой. И если можно, не затягивая, впишите в документы наших сыновей Константина Васильевича Фролова и Владимира Васильевича.

— Как такое возможно? — свела брови заведующая ЗАГСом.

— Это война, — ответил Вася.

— Война, — эхом отозвалась заведующая. — Давайте свои паспорта.

Митяй из башкирского санатория ехал в Омск с остановками, с ночевками на станциях, меняя поезда, вагоны, попутчиков, — пять дней. Высокий, здоровый, косая сажень в плечах, в лейтенантской форме. Никаких зримых увечий, кто скажет, что демобилизованный инвалид? Повезло парню, отпуск дали. Отпуск так отпуск, не рассказывать же попутчикам про эпилепсию и припадки — стыдно. Хотя попутчики его и откачивали — на последнем перегоне случился приступ.

Их, эти чертовы приступы, он не мог предчувствовать — ни в санатории, ни в пути следования. Вот он сидел за столом, смотрел в окно на поезд, мчащийся в противоположном направлении. А вот, буквально следующую секунду, почему-то лежит на полу, в рот ему пихают черенок деревянной ложки, вокруг суетятся испуганные люди. Ему совершенно не больно, только зверски хочется спать, а говорят, что в судорогах он корчился страшно, боялись, язык откусит.

О дате приезда Митяй специально не сообщил, хотел сделать сюрприз. Часть пути до села он проехал на попутке, верст пять нужно было идти пешком.

Митяй напевал:

Дальше слов он не знал, поэтому пел по кругу. И представлял, как входит в дом, за столом сидят родные, ужинают. Он здоровается, они застывают на мгновение, потом, радостные, веселые, бросаются ему на грудь, он сгребает их в охапку. Или они работают в поле: закатное солнце, колышется рожь, на среднем плане Настя с ладошкой, козырьком приставленной ко лбу, похожая на колхозниц с картин советских художников-реалистов. Жена узнает его, мчится по полю, смеется счастливо, летит, белый платочек срывается с головы… Это нужно рисовать совсем в другой манере.

Сюрприза не получилось, да и веселья.

На околице встретились деревенские пацаны, возвращавшиеся с рыбалки:

— Ты чей будешь?

— Медведев.

— Тети Марфы сын?

— Точно.

Он даже не успел выяснить, в каком доме живет Прасковья Медведева, как пацаны развернулись и с криками: «Степкин братка с войны вернулся!» — понеслись по улице, голыми ногами взрывая пыль. Адрес можно было не спрашивать: путь указывали лужи из пролившихся ведерок, в некоторых даже рыбешки плескались.

Метров ста не дошел до калитки, как из нее выскочили две бабы, в которых Митяй не сразу узнал жену и мать. Настя бежала совсем не изящно, не летела, как на картине, которую он мысленно представлял. Настя всегда бегала смешно: коленки вместе, а пятки в стороны отбрасываются, как крылышки.

Митяй поставил на землю чемодан, скинул вещмешок и раскинул руки. Настя влетела в него и вцепилась, ей мешала скатка шинели, переброшенная через грудь. Настя в каком-то исступлении пыталась подлезть под скатку. Будто Митяй мог пропасть, раствориться, исчезнуть и ей, Насте, обязательно надо прилипнуть к нему или даже забраться внутрь него. Сбоку его захватила за шею мать, голосившая: «Ой-ё-ёшеньки…» А Настя, пока он не прижимал ее к себе крепко, тихо верещала.

Оповещенные рыбаками-глашатаями люди стали собираться вокруг. Мужики курили, бабы вытирали концами платков и косынок слезы на лицах. Митяй был первым мужиком, вернувшимся в село с войны. Откуда-то примчался Степка, с разбегу запрыгнул на брата, ощутимо ударив его по голове.

— Чертяка! — выругался Митяй. — Что ж ты меня по башке лупишь? Она и так у меня контуженная. Все, Настенька, все! Я с тобой, любимая, успокойся, не дрожи! Мама, здравствуй, — поцеловал, неловко вывернув шею. — Степка, слезь с меня, завалишь! Здравствуйте, люди! Всем доброго здоровья!

Ему отвечали, поздравляли со счастливым прибытием. В глазах односельчан была и радость, и печаль-зависть. Он разглядывали Митяя жадно, словно хотели увидеть в его облике черты своих воюющих детей, мужей, отцов. От этого внимания Митяю было неловко. На его памяти сибиряки никогда не «лупали глазами», это считалось невоспитанностью.

Марфа пришла в себя быстрее Насти, разжала объятия, шагнула в сторону, но говорить по-прежнему не могла.

— А где мой сыночек? — спросил Митяй жену как маленькую. — А кто мне его покажет?

— Да, конечно, пойдем! — ответила Настя.

Она так и не отлипла от мужа, мешала ему идти. Чемодан подхватил Степка, мать — вещмешок.

Тетя Парася, обнявшись и расцеловавшись с племянником, разрыдалась так, что напугала Аннушку и Илюшу. Девочка юркнула под стол, а малыш истошно завопил.

— Голосок приличный, — взял сына на руки Митяй, — оперный, можно сказать.

Илюша вырывался, извиваясь, дрыгая руками и ногами, плакал еще отчаяннее.

— Он привыкнет к тебе, привыкнет, — торопливо говорила, оправдывала сына Настя. — Дай его мне, успокою!

— Нет-ка, я сам, — возразил Митяй. — Я так долго к нему шел. Мы сейчас полетам, сынка, — он стал подбрасывать малыша вверх. — И поплаваем, — положив сына на ладони, волновыми движениями изображал лодку. — Полетаем и поплаваем! Он у меня летчик-подводник!

С годовалым Илюшей никто таких восхитительных кульбитов не совершал. Малыш замолчал, а потом пришел в полный восторг, завопил уже радостно.

— Будет тебе! — забрала внука Марфа. — Утряс совсем, мало нам одного контуженного?

Сказала и осеклась — вдруг обидела сына? Только усмехнулся, не осерчал.

Присел на корточки:

— Какая симпатичная девочка под столом прячется! Да не Аннушка ли Медведева?

Аннушка помотала головой. Она была пуглива до крайности, по любому поводу и без повода пряталась под столом, на печи, по углам.

— Подумай хорошенько, я ведь Аннушке гостинец привез, баночку монпансье. Кому ж отдать? Степке?

— Не! Мне!

— Тогда вылезай.

Парася с Марфой переглянулись: славно Митяй с детками обращается, хороший из него отец будет, ласковый и добрый.

Матери и тете Митяй привез по платку, Степке вручил солдатскую пилотку со звёздочкой. Брат от восхищения потерял дар речи, хотя обычно заткнуть его было невозможно.