Павел Гельбак - Сын чекиста

Все заботы по дому перешли к Якову Амвросиевичу. На базар была снесена каракулевая горжетка — его свадебный подарок Марии. Горжетка стоила дорого, но сейчас Яков Амвросиевич сумел сбыть ее юркому молодому человеку всего за два фунта сливочного масла и пачку обесцененных зеленых кредиток. Только дома Свистунов обнаружил, что в брусок масла был засунут творог. А Вовке нужна была манная каша, да и ему с женой есть надо было. Яков Амвросиевич теперь постоянно ощущал сосущую боль под ложечкой: «Голодные колики», — как определил он.

Голод был непривычен для официанта. Чего-чего, а еды ему всегда хватало!

По вечерам, согреваясь под толстым ватным одеялом, Свистунов мечтал теперь не о собственном ресторане, а о свиной отбивной с косточкой, о картошке-пай! О том, чтобы купить еды на припрятанные сокровища, он и не помышлял.

Яков Амвросиевич расправил на столе страницу старой газеты, в которую было завернуто так неудачно купленное масло. Это был «Одесский листок». Сквозь жирные пятна с трудом угадывались слова. Шевеля сизо-желтыми усами, Яков Амвросиевич стал читать ноту, направленную Директорией французскому командованию в Одессе:

«Директория признает совершенные ею ошибки и просит помощи у французского командования в борьбе против большевиков».

Он прочитал, что Директория отдает себя под покровительство Франции и надеется, что теперь большевикам придет конец.

— Как ты думаешь, большевики долго продержатся? — спросил Свистунов у жены.

— Сколько надо, столько и продержатся. Принеси пеленки.

— Пеленки, пеленки! Никогда с тобой ни о чем не поговоришь!

— Мальчик-то мокрый...

Поднимаясь со стула, Яков Амвросиевич глянул в окно — и обмер. На противоположной стороне улицы стоял высокий мужчина и пристально глядел на их окна. Что ему надо? Спрятавшись за занавеску, Свистунов стал наблюдать. Через бушлат от левого плеча к поясу тянулся желтый ремень. На нем в деревянной коробке висел огромный пистолет. Видать, какой-то начальник большевиков. Что ему нужно?

— Принесешь ты пеленки? — Мария Александровна спустила с кровати все еще стройные ноги. — Дай туфли, я сама принесу.

— Сейчас я... Тут какой-то... — Яков Амвросиевич заторопился на кухню.

В дверь постучали. Свистунов похолодел. «Конец! Сейчас все экспроприирует». Вытерев пеленкой пот, он обреченно открыл дверь и увидел не грозного матроса, а заказчицу.

— Входите, входите, — засуетился Свистунов.

Заказчица впорхнула в комнату и радостно затараторила:

— Мария Александровна, дорогая моя, мы гордимся вашим мужеством. У меня есть знакомый комиссар. Он хочет видеть меня в скромном ситцевом платьице работницы. Боже, этим мужчинам так трудно угодить! Сергей Валерьянович, тот любил шелк! И сверху и снизу — шелк. А этот называет шелковое кимоно отрыжкой прошлого и требует ситец. Эпоха — с ума сойти можно! Посмотрите. Не правда ли, хороший ситчик?

— Я больна...

— И слушать не хочу! Не могу же я шить у мадам Жабо! Комиссар говорит — она типичный эксплуататор и ее нужно к ногтю!

Яков Амвросиевич представил себе, как давят ногтем мадам Жабо, и внутри у него все затряслось. А заказчица продолжала атаковать Марию Александровну. Она пообещала за шитье два фунта пшена и в придачу банку консервов. Это было целое состояние, и Мария Александровна согласилась.

Угодливо улыбаясь, Яков Амвросиевич проводил заказчицу до двери.

— Прошу, мадам, — пропустил вперед женщину Яков Амвросиевич.

— Вы старомодны, товарищ! — Заказчица окинула Якова Амвросиевича презрительным взглядом и вдруг кокетливо и призывно заулыбалась.

У крыльца стоял человек в бушлате. Это ему улыбалась женщина, это для него зажглись ее глаза.

— Слушай, папаша, ты здесь живешь, что ли? — донесся до Якова Амвросиевича глухой голос.

— Здесь. — И Свистунов, словно кролик на удава, уставился на матроса.

— Официант Свистунов?

— Да, да! — обреченно закивал Яков Амвросиевич.

— Екатерину Юзко знаешь?

Как утопающий хватается за соломинку, так Яков Амвросиевич ухватился за имя падчерицы.

— Она большевичка! Воевала вместе с вами, — затараторил он. — Мы как ее родственники имеем право на ваше доверие...

— Что с ней?

Яков Амвросиевич прислушивался лишь к голосу своего страха.

— Героически погибла в боях против контры...

— Погибла? Катерина погибла! — изменился в лице матрос.

Официант перекрестился.

— Упокой, господи... — И, спохватившись, добавил: — Мы как родственники погибшей героини вправе рассчитывать на ваше покровительство, товарищ комиссар.

Матрос ссутулился и, не прощаясь, медленно пошел вниз по Миргородской.

Когда позеленевший от страха Яков Амвросиевич запирал дверь, Мария Александровна спросила:

— Кто это приходил?

— Да тут один... в бушлате!

Укачивая внука, прислушиваясь к его мирному посапыванию, Мария Александровна лениво размышляла: зачем приходил человек в бушлате?

Миргородская улица убегала от нарядной Дворцовой к Ингулу. Чем ближе к реке, тем беднее были домишки. Через Ингул, который в этих местах никак нельзя назвать могучим, был перекинут мостик, который елизаветградцы почему-то назвали Кладки. Пройдя по шатким доскам Кладки, Арсений остановился у круто вздымавшейся дорожки. Там, на холме, начиналось царство крохотных белых мазанок с подслеповатыми окнами, окруженных вишневыми садами. Это была Быковая — Нижняя и Верхняя Быковские улицы. Ноги сами привели его на эту окраину. И вот сейчас, прощаясь с Катериной, он пришел на улицу ее детства, о которой она часто ему рассказывала.

Потом незаметно для себя Арсений оказался за оградой кладбища. Свежая зелень, черные кресты, гранит памятников, возвышающихся над могильными холмиками, склепы и часовенки. Переходя от креста к кресту, от памятника к памятнику, Арсений читал надгробные надписи. Кто только не населял этот мертвый город! Годовалый младенец и старый бомбардир, участник Крымской войны и купец, фармацевт и поп, нищий и помещик. И разница была лишь в том, что могилу одного украшала массивная каменная плита, а могилу другого — деревянный полусгнивший крест.

«Не говорите мне: он умер — он живет», — подумал Арсений и удивился, откуда пришли к нему такие непривычные слова. Ну конечно! Они навеяны книгами, которые читала ему Ванда. Живет? Он посмотрел на оползшую, провалившуюся могилу, покосившийся крест с неразборчивой надписью. В чьей памяти живет хозяин этой могилы? Кем он был? Его тоже что-то волновало, он тоже о чем-то мечтал, на что-то надеялся. Нет! Засыпанные землей надежды не сбываются!

Матрос снял картуз, постоял у безвестной могилы и как бы простился с Катюшей.