Владислав Бахревский - Свадьбы

Ни ростом, ни статью, ни красотой лица господь Тимошку не обидел. Был бы княжеского рода - рындой при государе бы состоял. А все равно дурак. На ум свой полагается.

- Что тебе? - намолчавшись, спросил Лихачев Тимошку.

- По сибирским вестям…

- Ну, что по сибирским вестям?

- Полгода дело лежит… Решить бы надо.

- Ну и как бы ты его решил?

Лихачев нарочно не глядел на Тимошку: попадется на крючок или нет.

- Я думаю…

“Попался! “Я думаю”. Много ли ты надумать можешь, червяк? Вот коли я надумаю… Не место тебе в Посольском приказе”.

Однако прислушался.

- …дьяк Савва писал о сибирской земле, - говорил Тимошка, - “И быть реки пространны и прекрасны зело, в них воды сладчайшие и рыбы различные многие”. По этим рекам казаки выходят к студеному морю. Казна от них бесценна и бессчетна! Соболь, зуб морского зверя, русское золото… И всего-то на Лене крошечный острог. Поставлен пять лет тому назад, а казаки уже покорили на реке Вилюй тунгусские племена. Из городка Жиганска, который поставлен на Лене же, казаки ходили на Яну, на Собачью реку…

- Что же ты хочешь, Тимошка?

- На приказчика Парфена Ходырева, который сидит на Лене, жалобы страшные. Ходырев творит зло. Он мешает притоку сибирской казны и своей злобой и алчностью может иссушить источник. На Лене нужна сильная государственная власть. Нужен большой город. Нужно создавать Ленское воеводство.

“А ведь все правильно надумал, бумажный червяк!” - зло отметил себе Лихачев.

- Уж не хочешь ли ты воеводой поехать?

- Я бы поехал, да родом не вышел.

“Ишь ты как! Гордыня-то какая непомерная”.

- Вот и знай свой шесток, Тимошка. Воеводства создавать - дело государя, а твое дело - бумаги переписывать. И гляди у меня, за каждую кляксу головой будешь отвечать. Ступай.

Тимошка, бледный, улыбнулся-таки побелевшими глазами…

“От страха или злости?” - с тоской подумал Лихачев.

И вспомнил вдруг библиотекаря Никиты Одоевского. Сбежал, говорят.

“Умники! Кланяться бы сначала научились. С наше бы спины погнули, чтоб “Я думаю”! - И совсем уже с яростью решил: “А ведь город на Лене давно пора ставить. И без воеводства нового не обойтись”.

Торопливо набросал черновик государева указа. Запер бумагу под замок и уехал домой пить водку.

А ночью его поднял с постели гонец.

- Татары в Новосиле!

- Какие татары?

- Войско ведет нуреддип.

- Если в походе нуреддин, значит, большой набег. С нуреддином ходят и десять и все сорок тысяч.

На самых легких дрожках помчался через всю Москву к дому Шереметева.

- Нуреддип в Новосиле? Духов монастырь разорил? - Шереметев в исподней рубахе, в шубе, накинутой на плечи, стоял посреди горницы, не приглашая сесть.

Пожевал тяжелыми губами, медленно поглядел на Лихачева, на гонца, и вдруг на серые щеки его вспорхпул румянец. Хлопнул в ладоши и стал сыпать на головы набежавших подьячих приказ за приказом.

- Гонца к государю! Втолковать - опасность великая. Государь должен вернуться в Москву. К государю поедешь… ты поедешь, Лихачев.

- Собрать Думу! Чтоб все бояре утром были в Кремле.

- Найти стольника Телятевского. Это самый расторопный воевода. Пусть готовится в поход, в Тулу, на место Ивана Хованского.

- К Хованскому гонца! Пусть едет в Москву.

- Москву приготовить к осаде. У Серпуховских и Калужских ворот быть Ивану Андреевичу Голицыну и Федору Андреевичу Елецкому.

- За Яузою будет стоять окольничий и воевода князь Семен Васильевич Прозоровский.

- За Москвой-рекой деревянный город ставить боярину Андрею Васильевичу Хилкову, ему же вести земляной вал от Яузы по Чертолскую башню.

- За Чертолскими воротами встанет Михаил Михайлович Салтыков. Как вернется с государем, так и встанет.

- За Яузой деревянный город будет ставить Дмитрий Михайлович Пожарский.

- Поднять стольников, стряпчих, жильцов, стрельцов. Всем быть готовыми к походу.

- Назначения предварительные, покуда Дума и государь не укажут.

Государь повернул к Москве из Братовщииы. Всю дорогу молчал, молча сидел в Думе и произнес лишь два слова:

- Все так.

Назначения Шереметева были приняты.

*

Стольник Телятевский с небольшим конным отрядом на вторые сутки прибыл в Тулу. Здесь ему надлежало объединить местный полк с полками городов Дедилова и Крапивны, преградить татарам путь к Москве.

Большой кровопролитной битвы Телятевскому надлежало избегать, но зато велено было искать мелких стычек, чтобы татары не знали покоя, чтобы сбить их с толку, выиграть время.

В Москве спешно собирали большое войско. Воеводами государь назначил самых родовитых: Черкасского, Львова, Стрешнева.

Большой русский полк в походы ходил не торопясь, а потому на помощь Телятевскому решили отправить еще один конный отряд. Воеводами назвали князя Трубецкого, окольничего Литвинова-Мосальского и сына князя Шаховского Федора. Для приходу крымцев в порубежные города назначались самые опытные воеводы.

В Крапивну посылали князя Федора Куракина и Никифора Плещеева. В соседний городок Вену - Василия Ромодановского да Ивана Еропкина.

И вот здесь-то и случилась заминка: князья подняли местническую свару. Федор Шаховский бил челом на Мосальского. Ему-де с ним быть воеводой в одном полку невместно. Куракин ударил челом на Трубецкого: почему князя посылают в Тулу, а его в Крапивну. Трубецкой ударил на Куракина: оскорбился. Плещеев на Мосальского. Еропкин - на Ромодановского.

Война, а вести войско некому. Боярам нет дела до грабежей и разора русской земли, им важнее собственная спесь.

О татарах позабыли, засели в Думе разрядные книги листать.

По челобитной Куракина нашли: в 1604 году на приеме посла из Ватикана за Большим столом глядел брат князя Трубецкого, а за Кривым столом - служба это меньшая - глядел дядя князя Куракина. Этот дядя по боярским делам был выше отца, Федора Куракина, а сам Федор - второй сын. И выходит, ему можно быть ниже Трубецкого, челом бил не по делу.

Дума надумала, государь указал:

- Князя Куракина - в тюрьму, а потом выдать головой Трубецкому.

Еропкину было сказано: “Твой род в дворянстве молодой, и тебе не только с сынами Ромодановского, но и с внуками его можно быть в службе. А посему - в тюрьму”.

И так разбирались с каждой челобитной и потратили на это целый день.

Глава пятая

Ночью Михаил Федорович проснулся от острой жалости к самому себе.

Темно. Лампада погасла.

Жутко, словно во всем белом свете остался он один.

Осторожно, боясь разбудить, подкатился под бочок безмятежной во сне Евдокии Лукьяновне. Она была теплая, домашняя, а вокруг за пологом кровати чудилась каменная ледяная пустота.

“Что это со мной?” - затосковал Михаил Федорович.

Зажмурил глаза - и чуть не вскрикнул: этакая рожа явилась.