Владислав Бахревский - Свадьбы

Отара тем временем уходила, и Мурад, шелестя высокой сухой травой, догонял ее и снова опирался на посох. Султану правилась его прихоть, а сам ои сегодня нравился себе.

Впереди мелькнул огонек. Мурад обрадовался ему, как старому товарищу. Заторопился, прибавил шагу и врезался в отару. Овцы недовольно заорали, забегали. Пришлось остановиться. Будь друг, да не будь в убыток.

Когда отара приблизилась к огню, стало видно, что у костра много людей и много лошадей.

Мурад заволновался: кто это? Не отступить ли? Не спрятаться ли? Но острые глаза султана углядели белую бороду Юр-юка.

Мурад подошел к костру.

- Великий падишах, - сказал Юр-юк, - я хотел подарить тебе полный день свободы и счастья, но ты слишком многим нужен. Гонец из Истамбула.

Гонец упал в ноги султану, подполз к нему, поднял голову и шепотом передал известие от Кёзем-султан.

- Коня! - приказал Мурад. - А тебе, Юр-юк, спасибо. Живи еще сто лет.

Снял с пальца перстень и бросил вождю.

- Будет нужда - с этим перстнем приходи во дворец.

И ускакал. Скакал и думал: “Почему мать поторопилась сообщить об измене? Не оттого ли, что если бедняк ест курицу, то или курица, или он сам болен, а может, это плата наперед? Или заговор направлен против всего рода Османов, Кёзем-султан опасается за свое собственное величество?”

С улемами шутить нельзя. Улемы - мозг империи, но лошади не оседлает тот, кто с лошади не падал. Мурад IV на троне с четырнадцати лет. Он повидал на своем царственном веку всякое. Капитан тот, кто спасает свое судно.

В Истамбул въехали ранним утром вместе с купцами и реайя, везшими товары и продукты на базары города. Мурад был в одежде бея, но с ним было трое телохранителей, двое из них мчались впереди, разгоняя на улицах зевак.

На арбу одного такого реайя и наскочили телохранители Мурада. Арба загораживала дорогу повелителю, и ловкие слуги в единый миг перевернули ее вместе с возницей и мулом.

Мурад успел заметить лицо пострадавшего и невольно попридержал лошадь. Это был, кажется, тот самый старик, у которого он когда-то купил подкову.

Мурад обернулся. Да, это был тот самый реайя. Он покорно поднял на ноги мула, поставил арбу и горстями собирал рассыпавшееся на земле зерно.

“Нищим я ему помог, - подумал Мурад, - беем я попортил ему плоды его труда, падишахом я отберу у него последний хлеб и последнюю лошадь, чтобы победить врагов”.

Мураду хотелось вернуться и дать старику денег, но он уже снова был падишахом, у него не было времени, чтобы выручать одного человека из малой беды.

Возле Сераля Мурад настиг странную процессию.

Татары-воины на копьях несли полсотни засоленных голов, дальше шли пленные: один к одному, рослые, кудрявые, лицом белы, черноглазы, за пленными ехало с десяток повозок. На повозках пять русских пушек, оружие и три-четыре стяга.

- Что это? - спросил Мурад IV у подскакавшего бостан- джи-паши.

- Подарок вашему величеству от Крымского хана…

- Подарок самовольника! - Кровь бросилась в лицо падишаху. - Этот подарок для турецкого владыки оскорбителен. Мне нужен весь мир, а пе крохи с великого стола. Зарубите полон тотчас, чтобы эти жалкие татары научились думать.

Едва последнее слово слетело с губ султана, началась резня.

Ужаснувшиеся сеймены жались вокруг Маметши-ага, который надеялся вернуться из этой поездки с подарком.

Хан Бегадыр понял намек.

Целую неделю маялся с животом. Судьба Инайет Гирея и Кан-Темира была у него перед глазами.

Глава четвертая

Кёзем-султан, вцепившись обеими руками в зеркало, разглядывала себя так, как разглядывают картину, о которой знают, что она поддельная, по не могут найти ни одного неверного мазка.

Обтянутое гладкой кожей лицо, чистый, холодный, словно ледяной утес, ясный лоб. Все в этом лице молодое, но молодости в нем не было. Через маску прекрасного просвечивал костяк отвратительной старости.

Кёзем-султан закрывала глаза, давая им отдых, и снова пронзала свое отражение ядовитым взглядом.

Вот над верхней губой еле заметная паутина тончайших морщинок. В двух шагах их уже не разглядишь, но они есть. А это что?

Под левым глазом из-под ресниц к щеке и даже наползая на щеку - острая злобная морщина.

- О боже!

Кёзем-султан увидала, как погасли в глазах ее слепящие солнца, как черный дрожащий туман ненависти поглотил весь их свет и всю их силу. Кёзем-султан увидала этот туман и усмехнулась. Она знала, кто должен поплатиться головой за предательскую морщинку.

В день побега меддах объявился в чайхане меддахов, а потом пропал. Его найдут, но когда? В Истамбуле человек может пропасть, как иголка в стоге сена.

Все шло не так, не по тайному промыслу всеведущей Кёзем-султан, а как бы само собой, неуправляемо.

Дильрукеш - наложница султана - беременна. Она поклялась родить султану сына. Не безумство ли? Но глупец Мурад верит вздору Дильрукеш!

Мурад неподступен, как пламя. Он сгорает сам и опаляет людей, окружающих его. Ему грезятся подвиги великого Македонского Искандера. В своем безумстве Мурад поклялся оставить сыну империю, равной которой еще не было под солнцем. Война неизбежна.

Кёзем-султан выпустила вдруг зеркало из рук.

Дзинннь!

На тысячи кусочков, у самых ног.

Ужасное предзнаменование!

Кёзем-султан беспомощно разглядывает сверкающие осколки, разлетевшиеся по мраморному полу. Зачем оно разбилось, это зеркало, ведь султан Мурад приказал Кёзем-султан явиться к нему для беседы.

*

Глаза у Мурада ласковые, голос почтителен, на губах грустная улыбка очень занятого и очень виноватого человека.

Мурад спрашивает о здоровье матушки. Он благодарит за предупреждение об измене улемов. Но она должна беречь себя, ей надо поменьше волноваться. Дела у него идут прекрасно. Он, падишах, приготовил уже все для того, чтобы подтолкнуть историю на ту дорогу, которая ему, падишаху, нравится. Все заботы ему, бедному государю, а матушка свое дело сделала, вырастила его, выходила, возвела на престол, теперь ей надо радоваться и думать о своем драгоценном здоровье. Упаси бог испортить цвет лица из-за каких- нибудь государственных неурядиц. Он, падишах, готов отречься от престола, если не сможет превратить жизнь матушки в праздник! Но если матушка все-таки хочет время от времени входить в дела государства, то у него есть дело весьма тонкого свойства, в котором помощь мудрой Кёзем- султан была бы бесценной: пусть матушка займется меддахами.

Словно хлыстом по лицу.

- Меддахами? - У Кёзем-султан в глазах - пропасть, “он доиграется, умник сынок!”

- О матушка, я надеюсь на твою изобретательность, - слышит она голос Мурада, - меддахи в своей чайхане болтают всякую чепуху, а мне нужно, чтобы они зажигали сердца людей жаждой войны и победы.