Владислав Бахревский - Свадьбы

- Бунт! - крикнул надсмотрщик.

С берега лодка с казаками подходит, на корабле гребцы взбунтовались, капитан исчез.

Кинулись двое матросов к пушке, третий к люку на нижнюю палубу. Запер. А надсмотрщик, не дожидаясь смерти, сиганул в море.

Пушка пальнула с опозданием. Ядро пролетело над лодкой. И вот уже оборванцы карабкаются на борт.

Евнух по берегу мечется, на воинов свонх уже не орет - визжит. В море их толкает. Да ведь турки, хоть и властелины мира, а по морю бегать не учены.

Бунтари выломали люк, и две оравы, не обращая внимания на турецких матросов, кинувшихся искать спасения на мачтах, сграбастали друг друга, припали друг к другу и вместо слов бодались головами и жали ручищами хрястцы до хруста, до боли.

И снова каторжане сели за весла.

- Нам привычней!

И арап Варка греб, покуда черное тело его не засияло от благословенного пота, от работы в охоту, для самого себя и товарищей своих.

Когда берег скрылся за горизонтом, Иван позвал гребцов па верхнюю палубу обедать и думать. Трое турок-матросов - капитана в стычке убили и выбросили за борт - были привязаны к мачтам.

- Надо идти в середину моря, - сказал Иван. - Турки нас у Керчи будуть ждать… Запасов на корабле много. Недельку поторчим в море, а потом уж и прорываться пойдем.

- А этих? - показал казак Денис на турецких матросов.

- Без них с кораблем не совладаем. Проведут корабль к Азову - на все четыре стороны отпустим, а если обманут…

Бунтари с Иваном согласились; ставить и убирать паруса никто не умел из них. Турок отвязали. Те, как услышали, что им жизнь обещана, в ноги бывшим рабам кинулись.

- Приведем корабль в устье Дона. Только не убивайте.

Но один из турок вдруг возразил:

- На Дону казаки возьмут нас в рабство.

- Русские людьми не торгуют! - рассердился Иван. - II запомните: у русских слово твердое. Вы свое держите, а мы свое сдержим. Никому ведь не охота душу дьяволу заложить.

Турки кинулись целовать Ивану ноги.

- Поднимайте паруса!

Паруса подняли, ветер дул с берега. Земля ушла за горизонт. Теперь можно было и с Фирузой поговорить, откуда и каким ветром принесло девчонку в Грамата-кая.

Глава вторая

Амет Эрен, как помешанный, два часа, не отрываясь, не пошевелившись, глядел на разгромленную саклю своего отца. Внутрь Амет Эрен не посмел войти.

Почему бог наказывает того, кто мечом и огнем приводит гяуров в лоно его? Стоит ли убивать христиан, если мусульмане глумятся над мусульманами? Ради чего жить, если правды и божественной справедливости не существует?

Братья почуяли неладное и незаметно отобрали у Амет Эрена оружие. Амет Эрен не противился. Он таял на глазах, как тают медузы, выброшенные на берег.

По дороге в Бахчисарай, переваливая горы, лютый воин - несчастный мальчик - выпал из седла, целясь головой в камень.

Промахнулся.

Братья вымыли ссадины на его теле и снова тронулись в путь. Солнце было теплое. Амет Эрен пригрелся - ехали шагом. Задремал, а потом и заснул в седле. И снова упал. Теперь ненароком.

И испугался: упасть во сне с коня - возвестить несчастье для своего народа.

И еще один человек пришел поклониться иссеченной пулями, пропахшей пороховым дымом сакле возле Грамата-кая. Это был Караходжа.

Из этой сакли он ушел в скитания, чтобы призвать людей образумиться, довести до братьев мусульман открывшуюся ему истину: учение пророка о джигате ложно. Война не благоденствие народов и царств. Война - земной ад. Она попирает заповеди аллаха и законы человеческие. Она не знает справедливости, пожирает младое и старое.

Караходжа пришел к своей старой сакле, чтобы навсегда проститься с родиной. Он снова уходил проповедовать трудное слово свое. Он был стар, и слишком мало сил осталось у него, чтобы тешиться мечтою о последнем возвращении в дом свой.

Дома не было.

В городе мертвых неистовый его противник, брат его Акходжа. Акходжа всю жизнь хотел войны и получил ее в доме своем. Караходжа сидел на холодном камне, возле холодной сакли. Слушал, как посвистывает через проломы в пустых ее стенах ветер, и дремал.

Потом Караходжа трудно взбирался на Грамата-кая. Взобрался и опять подремал.

Здесь разбилось хищное счастье Акходжи.

Величавый мир лежал у ног старика. Синее небо, синее море, зеленые леса, зеленые долины, розовые горы - все было дано человеку! А он хотел большего. Но чего?

- Аллах! Когда же ты вразумишь мой народ? - воскликнул Караходжа. - Аллах! Нет более тяжкого труда для человека, чем труд научиться жить в мире. Вразуми детей своих!

Караходжа был в белых одеждах. Тем, кто увидал его на скале, он показался видением.

Говорили: на Грамата-кая является дух Акходжи и молит аллаха о мести.

Глава третья

Еды па турецком корабле было вволю, воды было поменьше, но Иван к берегу приставать не разрешил. Из Крыма ушли в открытое море, пережили бурю, помотались туда- сюда, и, наконец, на исходе недели Иван сказал: - Не знаю, замели мы свои следы или нет, но пора к дому двигать. А то, не дай бог, по морю бродивши, наскочим па турецкие корабли.

Помирать, так на земле! - согласились все дружно.

Сказано - сделано. Велел Иван туркам на Керчь держать.

Турки Ивана слушают. Обижать он их не позволял, кормил, поил за общим столом: что русские ели, то и турки. Матросы промеж себя хвалили Ивана. А он с ними все разговоры веселые заводил. Турки на смешное смеялись и сами Ивана смешили.

Он им про лисичку расскажет, про ту, что старик на воротник старухе вез, а турки ему про беднягу лаза. Мол, сел лаз на корабль. Встал за спину капитана, и, как обезьяна, какое движение капитан сделает, то и лаз повторит. Повернулся капитан к лазу, спрашивает:

- Умеешь корабль вести?

- Умею.

- Ну так замени меня. Пойду посплю.

Встал лаз за штурвал и тут же врезался в берег. Побежал капитана будить:

- Вставай! Озеру пришел конец. Наше судно на горы поднимается.

Иван туркам - про мужика, который с медведем то корешки делил, то вершки, а турки опять про своего лаза. Мол, однажды лаз сам себя потерял. Украли у него ожерелье. Идет по улице, а навстречу человек с его ожерельем. Удивился лаз:

- Этот с ожерельем, конечно, я! Но я-то тогда кто?

Иван смеется, турки смеются, а про то, что затаено у них,

помалкивают. А тут еще Фируза на голову Ивана.

- Люблю тебя! - И все.

Он отшучивается: мала любить. Лет-то всего четырнадцать. Обижается. Плачет.

- Я - невеста! Мои подруги - замужем все.

Иван ей про бога. Разные, мол, у нас боги, а Фируза не отступает.

- Самой лучшей из твоих жен буду.

Смеется Иван:

- У русских положено одну любить.

- Вот и хорошо! - радуется Фируза, в ладошки бьет. Задача.

- Скоро Керчь! - заговорили турки. - Завтра будет Керчь. - А у самих глаза блестят.