Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

— Знаю, — сказал Фемистокл.

— Они не смогут этого совершить. Персидский флот окружил нас. Я только что приплыл сюда на корабле с Эгины и видел мидян своими глазами. Эврибиад и его коринфяне при всём желании не в силах уйти отсюда. Вернись в зал совета и поведай об этом всем. Я, изгнанник, не вправе этого сделать.

— Я предвидел полученную от тебя новость.

— Ты предвидел её?

— Да. Персы приняли предложенный мною совет. Я пошёл на кажущуюся измену, чтобы убедить союзников сражаться. Ты видел то, что я хотел увидеть: персидский флот окружил нас. Сообщи свою новость совету. Изгнанник не в состоянии доставить лучшей вести. Если такое объявлю я сам, они решат, что слышат ложь. Иди! Если тебе повезёт — отлично. Если не повезёт, ничего не изменится. Ведь мы окружены и бежать не можем.

Аристид вступил в палату совета. Он сказал:

— Афиняне! Я видел собственными глазами…

Флотоводцев по-прежнему терзали сомнения. Но с острова Тенос пришла триера под командой Панаита. Он подтвердил слова Аристида.

Думать далее о бегстве стало уже бесполезно. Навархи собрали своих людей, Фемистокл произнёс перед своими афинянами длинную речь. А потом бойцы разошлись по кораблям. Греческий флот — три сотни парусов — поднял якоря.

Встало солнце и деревянная стена сдвинулась с места. Женщины и дети, стоя на берегу гавани, махали платками, провожая защитников земли эллинских богов.

Первые лучи солнца обрисовали в розовой дымке персидскую армаду. Она закрывала весь горизонт. Настал день Саламина, и взошло его солнце. И в горячем потоке его лучей, невидимая для обыкновенных глаз, парила бессмертная Нике, богиня победы, направляющая свой путь от руки Зевса то к одному, то к другому из смертных — туда, куда бог в своей мудрости повелеть изволит.

К северу от Пирея далеко в море уходит квадратный полуостров, подобный каменному седалищу. Кроткие летние волны мелодично плещут в его берега своими пенными гребнями. Сотни и сотни лет назад создала природа сей мыс единственно ради того, чтобы в нужный день Ксеркс мог поставить здесь свой трон и следить с него за битвой при Саламине.

Царь Царей уселся — словно для того, чтобы стать свидетелем драматического представления, разыгранной актёрами морской битвы. Летний день был великолепен. Солнце восходило за спиной Ксеркса, однако тот был не в претензии, ибо задувал лёгкий ветерок. Над троном простирался балдахин из золотой ткани. И Ксеркс сидел под ним, облачённый в боевой панцирь, в новой царской остроконечной тиаре. Иссиня-чёрная борода владыки благоухала ароматами. И он снисходительно и с довольством поглядывал вокруг.

Гидарн разместил Бессмертных по всем сторонам полуострова, и они золочёной стеной щитов, копий и шлемов ограждали Царя Царей.

Возле Ксеркса находился Мардоний, и обоих родственников окружали многочисленные братья, племянники, зятья и шурины. Сиятельное собрание князей блистало золотыми браслетами и почётными цепями. Отражавшиеся от них солнечные лучи попросту ослепляли. Словом, всё вокруг Царя Царей искрилось и сверкало. И Ксеркс со снисходительной благосклонностью наслаждался сим сиянием и блеском. Он был доволен. Впрочем, Царь Царей ещё оплакивал двоих своих братьев, Аброкома и Гиперанта, павших при Фермопилах, ибо Ксеркс питал слабость к своей родне и любил своих многочисленных братьев, племянников и зятьев с шуринами.

Мельком он подумал о том, что придворный ювелир, сопутствовавший царю в походе, сделал новую тиару слишком свободной, и о том, что сорванный Леонидом царский венец во всех отношениях лучше прилегал к голове. Наморщив лоб, Ксеркс попытался чуть сдвинуть тиару вверх, не прикасаясь к ней руками. Но все старания его оказались напрасны: тиара вновь и вновь ложилась царю на самые уши. Наконец с небрежным изяществом владыка подвинул свой венец вверх, прикоснувшись к нему рукой. Однако тиара вновь сползла на царственные уши, и Ксеркс с философским безразличием покорился судьбе.

В общем, в тот день он был спокоен и доволен собой. Погода казалась прекрасной, а вид колоссального флота, протянувшегося бесконечной линией, идущей с севера на запад и охватывающей при этом обоими крыльями греков, наполнял сердце Царя Царей вполне обоснованной гордостью. Ксеркс прекрасно сознавал, что ни одному владыке в мире ещё не удавалось собрать столь великую морскую армаду и сухопутное войско под стать подобному флоту, — только ему, сыну Дария и Царю Царей.

И тут он решил, что не позволит этой чересчур свободной тиаре портить ему настроение. А ещё, что будет сдерживать себя, если в течение дня вдруг произойдёт нечто нежеланное или, хуже того, случится какое-нибудь несчастье. Скажем, один из кораблей не сумеет выполнить свой долг перед его царственными очами. Но царь не разрешит себе тогда вскочить с престола. Один раз он уже позволил себе забыться и поднялся со своего походного трона, когда проклятые греки оказали такое сопротивление его войску при Фермопилах. Впрочем, военно-морской престол был и вместительнее и удобнее, а Ксеркс находился в самом прекрасном расположении духа и не сомневался в победе. Бог персов поможет и ему, и его людям.

Ксеркс уже сидел на троне в течение трёх четвертей часа. Время от времени он заговаривал с Мардонием. Похоже было, что Царь Царей слишком рано явился в театр и занял своё место. Блистательные братья, зятья, шурины и племянники переговаривались шёпотом, следуя правилам придворного этикета. Бессмертные застыли вокруг золотыми изваяниями, демонстрируя могучие и безупречные мышцы, какие не увидишь у телохранителей любого другого царя. Золотые спины панцирей, золочёные щиты и шлемы — всё это превращалось в золотую стену, и весь мыс, на котором расположился Царь Царей, нетрудно было уподобить искрящемуся на солнце огромному ювелирному украшению.

Вдруг царь отметил, что стоявший на западе греческий флот тронулся с места. И все персы тоже увидели это. Крохотным серпиком разворачивались греческие корабли посреди двух огромных крыльев могучей персидской армады. Ксеркс с удивлением качнул головой и тут же понял, что в слишком просторной тиаре этого не следует делать. Однако удивление царя было неподдельным. За кого же принимают себя эти греки?

— Начинается, — молвил Царь Царей и обратился к стоявшему возле него порученцу: — Пошли за моими писцами.

К престолу на животах подползли царские писцы. Шестеро из них с орудиями письма в руках согнулись за спиной Ксеркса над длинными свитками. Они были готовы клинописью изобразить самый подробный отчёт о битве.

— Вни! — проговорил Мардоний, указывая рукой. — Вни, о, царь и мой шурин!