Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

— А я знаю пророчество, — наматывая алую нить, шепчет одна из рабынь своей товарке, перебирающей мотки пряжи за спиною Артозостры.

— Какое же? — без всякого интереса спрашивает та.

Пророчествам при персидском дворе несть числа, и ни одно из них не предрекает поражения войску Мардония.

— Там говорится, что князь Дарий не станет Царём Царей, что он умрёт молодым и тиара достанется Артаксерксу.

Перебирающая мотки пряжи рабыня безразлично пожимает плечами. А потом обе торопливо припадают к земле, и примеру их следуют все многочисленные невольницы. Дело в том, что было произнесено слово «солнце». Довольная своей работой Артозостра сказала Артаинте:

— Солнце на мантии вышло у меня прекрасно.

— Свят, свят, свят! — забормотали рабыни, пав на мраморные плиты пола.

И вдруг снаружи доносится звук, набирающий громкость. Неужели — наконец-то! — безупречная персидская царская почта доставила письма от Мардония и пребывающих с ними князей, предназначенные их матерям, жёнам и дочерям?

— Должно быть, почта, — говорит царица Аместрида. — Давненько я ничего не получала от своего отца Отана.

Однако это была не почта, а нечто такое, природу чего нельзя было сразу определить. Какой-то шум, становившийся всё более громким и доносившийся через внутренний двор из того крыла дворца, которое занимал сам Ксеркс. Женщины встревожены. Они не знают, что думать… Должно быть, убийство, поджог или какая-нибудь подобная жуть. Мысль о поражении Мардония просто не приходит им в голову, ибо из Греции до сих пор приходили лишь победные реляции. Афины были взяты уже дважды. О Фермопилах женщины и слыхом не слыхали. Рассказывая о Саламине, Ксеркс ограничился парой слов. Действительно, в этой битве пали его братья, сыновья и племянники. О них скорбели, их оплакали, и теперь на женской половине считали, что победоносные персы мстят за всех, кто погиб в этой войне. Посему мысль о разгроме в Элладе даже не приходит им в голову, скорее убийство, пожар и что-нибудь ещё более ужасное. И все вскакивают, буквально трепеща от любопытства: и вдовствующие царицы, и Аместрида, и младшие княжны, и все наложницы, и все рабыни.

По внутреннему двору они бегут к царским покоям. Там уже стоит стража, стоят евнухи и придворные. Неописуемое смятение царит здесь, и вдруг посредине приёмного зала появляется Ксеркс; глаза у него безумны, кулаки стиснуты, а перед царём стоит Артабаз, который, как полагали, находился в Элладе или в Европе, как было принято говорить. Ксеркс спрашивает:

— А Мардоний?

— Мардоний пал, — отвечает царю Артабаз.

Вопль отчаяния срывается с губ всех женщин. В едином, всеобщем порыве отчаяния они воздевают руки к небу, а Артозостра кричит:

— Мардоний! Мардоний пал!

Она не в силах поверить этим словам. Они немыслимы. Артозостра и Артистона, бабка Мардония, бросаются друг другу в объятия. Лёгким ударом плети Атосса прогоняет со своего пути любопытствующих рабынь. Вдовствующая царица приближается к своему сыну. Муж Артаинты, юный князь Дарий, прискакал из своего лагеря. Даже Артаксеркс, малое дитя, прибежал вместе с наставником и евнухами из внутренней части дворца.

Артабаз повторяет:

— Мардоний пал.

Вновь крики, вновь жесты отчаяния. Волной прокатывается горе по всему дворцу. Теперь и ничтожнейший из рабов уже знает о кончине Мардония. И все торопятся к царским покоям. Все хотят услышать из уст Артабаза о скорбной битве при Платеях и о гибели Мардония.

— Трус! Ты бежал с поля брани! — кричит Ксеркс.

И Артабаз соглашается. Да, он бежал, бежал с сорокатысячным отрядом. Но только потому, что сопротивление было уже невозможно, и раз царь укоряет его этим бегством, что ж, ему жаль, что он не вступил в сражение и не погиб там. Но бежал он совсем не по трусости. Он бежал, потому что видел и чувствовал судьбу персов, потому что сражаться было немыслимо, и об этом подобало известить Царя Царей.

— Кто ещё явился бы в Сузы с такой вестью! — восклицает Артабаз. — Что теперь для меня жизнь после позора, павшего на головы всех персов!

— Где же твоё войско? — спрашивает Ксеркс.

— Где моё войско? Я сумел привести его в Фессалию. Я сказал фессалийцам, ещё ничего не знавшим о Платеях, что Мардоний со своей ратью следует за мной по пятам. Я сказал им, что мне надо спешить. И бежал. И фессалийцы поверили мне. В противном случае они взбунтовались бы и убили меня, о, царь! И тогда никто не принёс бы эту весть в Сузы. Но таким образом я обеспечил собственное бегство и направился через Фракию. Русла рек пересохли, в полях не было ни единого зёрнышка. Я терял людей повсюду. Они падали при дорогах. И фракийцы — или мор — разделывались с ними. Вся дорога, ведущая от Фессалии до Византия, усеяна трупами моих воинов, и птицы расклёвывают их.

Повсюду звучат стенания и причитания женщин, превратившихся в усердных плакальщиц; тысячи рук вздымаются к небу — во дворе, галереях, по всему дворцу. Рыдают бабушка и жена Мардония, его малые дети, облако скорби накрывает их. Она заполняет дворец, вытекает на улицы и охватывает все Сузы. Теперь каждый знает о Фермопилах, знает о Саламине и о Платеях. Всем до единого известно, что бог Персии не помог собственному народу. Все знают, что персидское войско разбито, а флот погиб, что вся миллионная рать со всеми союзниками сгинула в ничто, как и тысячи кораблей, пусть персы высекли море и пробили насквозь гору… хотя при жизни Кира Персии было уготовано мировое господство.

Сам Ксеркс бежит в свои покои, спасаясь от скорбного хора. Бросившись на кушетку, Царь Царей взирает сквозь открытое окно на сад. Безразличные пальмы тянут свои перистые листья к летнему синему небу. Всё осталось прежним: торсы быков, поддерживающие кедровые балки, львы, расхаживающие на покрывающих стены глазурованных плитках, и эмалевые рельефы воинов возле двери — чудовищно могучих, мускулистых копьеносцев. Глядя в пространство, Ксеркс спрашивает себя, как всё это могло случиться. Братья его Аброком и Гиперант погибли при Фермопилах, брат Ариабигн и племянники с зятьями пали при Саламине; Тигран — каким же высоким и великолепным он был! — вместе с Мардонием лёг на поле возле Платеи… А ещё Мардонт, Артаинт, Ифамитр… Все они пали! О горе, горе! Все пали!

Царь Царей в бешенстве, он не верит самому себе: неужели горстка каких-то дорийцев сумела поставить под угрозу существование Персидской державы?! Он встаёт, ходит вперёд и назад и слушает. Ему кажется, что пронзительные, ничем не сдерживаемые, скорбные вопли женщин, войдя в уши, жалят самый его мозг. Он вновь бросается на кушетку, падает во всей сокрушённой гордыне и смотрит, смотрит перед собою в пространство, словно безумный.