Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 2

- Это сущая правда, мистер Берклиф, - отвечала трактирщица, - по все-таки я удивляюсь, что наши знатные господа, вместо того чтобы самим свои обязанности выполнять, их на такого человека возложили. Но, видно, пока монета в ходу, никто не будет задумываться, что там на ней изображено.

- А по-моему, так скоро все разглядят, что такая монета, как Глоссип, из чего угодно, только не из благородного металла чеканена, - сказал Джейбос, проходя в эту минуту по комнате. - Зато вот эти полкроны - монетка что надо.

Глоссин тщательно сопоставил все полученные им сведения. Ему они, правда, не очень-то объясняли существо дела. Но читателю, который все знает лучше, понятно теперь, что сталось с Брауном с тех пор, как мы расстались с ним по дороге в Кипплтринган, и до той злосчастной минуты, когда, терзаемый ревностью, он так неожиданно появился перед Джулией Мэннеринг и когда его ссора с Хейзлвудом так быстро привела к роковой развязке.

Глоссин медленно возвращался в Элленгауэн; он размышлял о том, что слышал, все больше и больше утверждаясь в мысли, что деятельным и успешным расследованием этого таинственного происшествия он приобретет себе расположение как Мэннеринга, так и Хейзлвуда-отца, что для него было весьма важно. Его профессиональный интерес судьи, может быть, тоже побуждал его во что бы то ни стало довести дело до конца. Поэтому он очень обрадовался, когда по его возвращении из Кипплтрингана домой слуги незамедлительно доложили ему, что сыщик Мак-Гаффог со своими помощниками задержал какого-то неизвестного и теперь дожидается его на кухне.

Глоссин сразу соскочил с лошади и поспешно вошел в дом.

- Пришли сюда сию минуту моего писца - он в зеленой гостиной бумаги переписывает. Прибери все у меня в кабинете, подкати большое кожаное кресло к столу, - скомандовал он, - и стул поставь для мистера Скрау.

- Скрау! - обратился он к писцу, который вошел в приемную. - Принесите сюда труды сэра Джорджа Мэкензи [188] Джордж Мэкензи (1636 - 1691) - шотландский юрист; при Карле II занимал видные судебные должности; автор ряда юридических трудов. о преступлениях, откройте главу "Vis Publica et Privata" [189] Насилие, причиняющее ущерб государству и частному лиц у (лат.). и загните страницу "О незаконном хранении оружия". Теперь помогите мне снять кафтан, повесьте его в передней и велите привести арестанта. Как-нибудь я уж разберусь в этом деле; только сначала Мак-Гаффога позовите. Эй, Мак-Гаффог, где ж ты раздобыл этого молодца?

Мак-Гаффог был здоровенный детина с кривыми ногами, бычьей шеей и багрово-красным лицом; левым глазом он косил. После всевозможных ужимок и поклонов Мак-Гаффог приступил к своему рассказу; то и дело кивая головой и подмигивая, он как бы утверждал, что между ним и его главным слушателем существует полное взаимопонимание.

- Видите ли, ваша милость, я пошел туда, куда ваша милость приказать изволили, к той самой хозяйке, что ваша милость знает, там, на берегу моря. Так вот, она меня и спрашивает: "Чего тебе надо? Верно, с каким поручением от Элленгауэна?" - "Да, отвечаю я, иначе какого черта мне было сюда идти, ты же знаешь, что его милость Элленгауэн и сам-то в прежние времена..."

- Ладно, ладно, - перебил Глоссин, - нечего там распространяться, ты главное говори.

- Ну вот, тогда я сказал, что хочу купить водки, и мы стали об этом говорить. И вдруг он входит.

- Кто он?

- Да вот этот, - повторил Мак-Гаффог, указывая большим пальцем на кухню, где в это время находился арестованный. - На нем был плащ накинут, и я подумал, что, наверно, он не с голыми руками сюда пришел. Тогда я решил, что лучше всего прямо к делу перейти. Ну вот, он вообразил, что я с острова Мэн, а я все время держался между ним и хозяйкой, чтобы та, чего доброго, не шепнула ему, кто я. И вот мы с ним выпивать вместе начали, и я побился об заклад, что ему чарки голландской водки никак за один присест не выпить. Он возьми да и попробуй, ну а тут как раз Джок Слаунджинг и Дик Спурем пришли, надели мы на него наручники и как миленького забрали. Теперь-то он уж проспался и свеж как майский цвет. Теперь он на все вопросы вашей милости отвечать может.

Окончив рассказ, который он все время сопровождал разными гримасами и ужимками, Мак-Гаффог действительно получил и похвалу и благодарность, которых ему хотелось.

- А оружия при нем не было? - спросил судья.

- Ну конечно, убыло, этот народ без ножа да пистолета никуда не ходит.

- А бумаги какие были?

- Да вот они, - и сыщик протянул Глоссину засаленный бумажник.

- Ступай вниз пока, Мак-Гаффог, и жди там, - приказал судья.

Мак-Гаффог ушел.

На лестнице послышался лязг цепей, и минуты через две в комнату ввели арестанта, скованного по рукам и ногам. Это был крепкий, мускулистый человек, и хотя его косматые и тронутые сединой волосы говорили о том, что он уже не молод, и роста он был скорее небольшого, это все же был детина, с которым, пожалуй, никто не захотел бы мериться силой. Его распухшее красное лицо и осоловевшие глаза носили следы недавней попойки; она-то и помогла так легко его захватить. Но, с разрешения Мак-Гаффога, ему удалось все же немного соснуть, и теперь сознание угрожавшей опасности вернуло ему самообладание. Наш почтенный судья и достойный не меньшего уважения подсудимый не произнесли ни слова и только долго глядели друг на друга. Глоссин, по-видимому, узнал своего пленника, но никак не мог решить, с чего начинать допрос. Наконец он первым нарушил молчание:

- Так это вы, капитан? Давненько же вы в наши края не заглядывали!

- Не заглядывали? Да я и вообще-то сюда в первый раз в жизни попал.

- Ну, этому мы не поверим, капитан.

- Придется поверить, господин судья.

- Так как же вам будет угодно назвать себя сейчас, - спросил Глоссин, пока я не подыщу людей, чтобы напомнить вам, кто вы такой или хотя бы кем вы были?

- Кем я был? Donner und Blitzen! Я Яне Янсон из Куксхавена, кем же я еще могу быть?

Глоссин достал из ящика пару карманных пистолетов и с нарочитой тщательностью их зарядил.

- Можете идти, - сказал он писцу. - Заберите всех этих людей с собой, Скрау, только оставайтесь в прихожей и будьте наготове.

Писец попробовал было убедить своего патрона, что оставаться с глазу на глаз с таким отчаянным человеком, даже теперь, когда он закован в кандалы, весьма опасно, но нетерпеливый жест Глоссина вынудил его тут же уйти. Когда дверь за ним закрылась, судья прошелся два раза взад и вперед по комнате, а потом сел на стул прямо против арестанта, с тем чтобы ясно видеть его лицо, положил перед собою заряженные пистолеты и твердым голосом сказал: