Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 2

- Вы Дирк Хаттерайк из Флиссингена, не так ли? Арестант инстинктивно повернулся к двери, словно опасаясь, что кто-нибудь их подслушает. Глоссин встал, распахнул дверь, чтобы его пленник мог со своего места увидеть, что поблизости никого нет, захлопнул ее снова, вернулся на прежнее место и повторил свой вопрос:

- Вы Дирк Хаттерайк, бывший капитан "Юнгфрау Хагенслапен", так или нет?

- Тысяча чертей! А если вам это известно, то чего же вы спрашиваете? сказал арестант.

- Просто я очень удивлен, что вы угодили сейчас в такое место, куда вам уж никак не следовало попадать, если бы вы хоть немного о своей безопасности думали, - холодно заметил Глоссин.

- Der Deyvil! [190] Черт! (нем., диал.). Тот, кто затеял этот разговор со мной, тоже, видно, о своей безопасности позабыл.

- Как, с безоружным, да еще с закованным в цепи? Вот это здорово, капитан! - иронически заметил Глоссин. - Только особенно-то все-таки не грозитесь. Трудновато вам будет уйти отсюда, не рассчитавшись за одно дельце, которое несколько лет назад у Уорохской скалы было.

Хаттерайк помрачнел как ночь.

- Что до меня, - ответил Глоссин, - я не хочу особенно жестоко со старыми знакомыми поступать, но я обязан выполнять мой служебный долг. Поэтому я отправлю вас сегодня же на почтовых в Эдинбург.

- Potz Donner! [191] Гром! (нем.). Этого вы не сделаете, - сказал Хаттерайк уже более тихим и смиренным голосом. - А кому же как не вам я отдал стоимость половины груза чеками Ванбеста и Ванбрюггена?

- Это было так давно, капитан Хаттерайк, что я даже позабыл, какую награду я тогда получил за свои труды.

- За труды? 3а ваше молчание, вы, верно, хотите сказать?

- Тогда этого требовало дело, - ответил Глоссин, - а сейчас я давно уже от дел отошел.

- Да, но мне вот сдается, что я сумею вас опять на старую дорожку толкнуть, - сказал Дирк Хаттерайк, - и провалиться мне на этом месте, если я не собирался вас навестить и рассказать вам кое о чем, что вас очень близко касается.

- Что, насчет ребенка? - взволнованно спросил Глоссин.

- Да, mijnheer, [192] Сударь (голл.). - хладнокровно ответил капитан.

- Так ведь он же умер? Или что, жив?

- Живехонек, так же как мы с вами, - ответил Хаттерайк.

- О господи! Но он сейчас в Индии? - вскричал Глоссин.

- Нет же, тысяча чертей! Здесь! На вашем чертовом берегу, - ответил Дирк.

- Слушайте, Хаттерайк, это.., если это так, только я не верю, это же нас обоих погубит. Не мог он забыть, какую вы с ним штуку тогда сыграли. А для меня последствия будут самые тяжелые! Говорю вам, мы оба погибли, вот и все.

- А я говорю, - возразил ему моряк, - что это погубит только вас одного, я-то уж и без того попался; теперь вот, когда меня вздернут, все наружу и выйдет.

- Какого же дьявола вас принесло сюда, на этот берег, с ума вы, что ли, спятили?

- Деньги вышли, дела расстроились, а я думал, что здесь все давным-давно позабылось и быльем поросло, - отвечал достойнейший капитан.

- Послушайте, но что же теперь делать? - сказал Глоссин в тревоге. Освободить вас я не имею права. Но, может, вы сумеете как-нибудь освободиться по дороге? Да и в самом-то деле, словечко только черкнуть лейтенанту Брауну, и я пошлю с вами своих людей и скажу, чтобы они вас береговой дорогой вели.

- Нет, где там, из этого ничего не выйдет. Браун умер, застрелен и в земле лежит: черт о нем уже позаботился.

- Умер? Застрелен? Наверно, в Вудберне? - спросил Глоссин.

- Да.

Глоссин замолчал. От ужаса холодный пот выступил у него на лбу, в то время как суровое лицо сидевшего напротив него моряка оставалось невозмутимым. Хаттерайк с прежним спокойствием жевал табак и сплевывал в камин.

"Кончено теперь, - думал Глоссин. - Если только объявится наследник, то всему конец, и во что тогда выльется все мое попустительство этим контрабандистам? Да, но времени совсем мало, и надо что-то делать".

- Слушайте, Хаттерайк, освободить вас я не могу, но я вас в такое место определю, что вы сами на свободу вырветесь; я рад-радехонек буду приятелю помочь. Я запру вас на ночь в старом замке, а охране всей дам по двойной порции грога. Мак-Гаффог попадется в свою же ловушку. В "крепкой" комнате, как они ее называют, решетки все уж поразвалились, до земли оттуда футов двенадцать, не больше, а снег глубокий.

- Ас браслетами как же? - спросил Хаттерайк, глядя на кандалы.

- А вот как, - сказал Глоссин, подошел к ящику с инструментом, достал оттуда маленький напильник и протянул ему. - Вот это вас выручит, а дорогу по лестнице к морю вы знаете.

Хаттерайк радостно потряс своими цепями, как будто был уже на свободе, и попытался протянуть своему покровителю закованную в цепи руку. Глоссин приложил палец к губам, осторожно поглядывая на дверь, и продолжал свои наставления:

- Когда вы уйдете, лучше всего вам укрыться в Дернклю.

- Donner! Это место уже завалили.

- Вот черт! Ну, если так, можете взять мою лодку там вон, на берегу, и ступайте себе. Только на Уорохском мысу вам придется меня подождать.

- На Уорохском мысу? - пробормотал Хаттерайк, и лицо его снова помрачнело. - В пещере, что ли? Нельзя ли где в другом месте: es spuckt da, {Там место нечистое (нем.).} все говорят, что он там ходит. Только, Donner und Blitzen, я никогда ею живого не боялся, так что он мне теперь мертвый-то сделает? Strafe mich Helle! [193] Да накажет меня ад! (нем., диал.). Нет, Дирк Хаттерайк никогда не боялся ни черта, ни дьявола. Значит, мне вас поджидать там?

- Ну да, - ответил Глоссин, - а сейчас я пойду позову людей.

- Ничего у меня не получается, Мак-Гаффог, с этим капитаном Янсопом, как он себя именует, а сегодня поздно уже его в тюрьму везти. Не найдется ли надежной комнаты там, в старом замке?

- Да, конечно, есть; мой дядя, констебль, еще при жизни старика Элленгауэна как-то трое суток одного арестованного там держал. Но и пыли же там теперь набралось, дело-то его ведь в суде еще до пятнадцатого года разбиралось!

- Ну, не беда, этому ведь долго там сидеть не придется, надо только до следующего допроса где-то подержать. Рядом есть маленькая каморка; вы можете там себе огонь разложить, а я туда еще пришлю кое-чего, чтобы ночью вам не скучно было. Только дверь хорошенько заприте, и пусть у него там тоже огонь разведут, время сейчас холодное. Может назавтра он и образумится.

Отдав все эти распоряжения и щедро снабдив стражников едой и выпивкой, судья отправил всех в старый замок; он был совершенно уверен, что ночью они ни сторожить, ни молиться не будут.

Но зато самому Глоссину в эту ночь не спалось. Опасность нависла над ним. Козни, которые он строил людям в течение всей своей преступной жизни, обернулись сейчас против него самого, и все его замыслы рушились. Он улегся в постель, но понапрасну только ворочался с боку на бок. Наконец он все же уснул. И ему тут же привиделся покойный Элленгауэн таким, каким он видел его в последний раз, со смертельной бледностью на лице, а потом он же, только молодой и полный сил, выгонял его, Глоссина, из своего родового гнезда. Потом ему снилось, что он долго бродил по диким болотам и наконец добрался до постоялого двора; слышно было, что там идет игрушка. И, войдя в дом, он сразу же натолкнулся на Фрэнка Кеннеди; тот был весь искалеченный и окровавленный, такой, каким Глоссин оставил его на берегу под Уорохской скалой, но в руке он держал чашу с пенистым пуншем. Потом вдруг Глоссин очутился в тюрьме и услышал, как Дирк Хаттерайк, будто бы уже приговоренный к смерти, исповедовался перед священником. "После того как это кровавое дело свершилось, - говорил он, - мы укрылись в пещере среди скал. Об этой пещере знал только один-единственный человек. Там мы толковали о том, что делать с ребенком, и думали отдать его цыганам, как вдруг услыхали, что в лесу перекликается посланная за нами погоня. И тут кто-то пробрался в нашу пещеру: это был тот самый единственный человек, который о ней знал. Тогда мы отдали ему половину того, что спасли с корабля, и заставили его действовать заодно с нами. По его совету мы увезли ребенка в Голландию на судне, которое на следующую ночь пришло за нами. Этого человека звали..." - "Нет, это не я, меня там не было!" - уже чуть ли не вслух проговорил Глоссин и, всеми силами стараясь убедить кого-то в своей невиновности, проснулся.