Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6

Последнее предостережение Джини ясно показывало, что, хотя ее представления о сохранности денег ограничивались тем, что их надо откладывать и копить, все же в практических вопросах она унаследовала проницательность своего отца Дэвида.

И Рубен Батлер, как благоразумный человек, отправился исполнять указания своей жены.

Новость о том, что пастор купил Крэгстур, быстро распространилась по всему приходу; некоторые пожелали ему удачи, а некоторые выразили сожаление, что «земля перешла в чужие руки». Собратья по профессии, узнав о его предстоящей поездке на Троицу в Эдинбург, куда он отправлялся, чтобы получить деньги Дэвида на покупку имения, выбрали его своим делегатом на генеральное собрание, или синод шотландской церкви, который обычно созывался в конце мая каждого года.

Вскоре после инцидента с Библией и банкнотами судьба показала, что она может изумить не только мистера Батлера, но и его жену. Для того чтобы справиться за время своего вынужденного пребывания в Эдинбурге со всеми сложными делами, пастору пришлось отправиться туда уже в конце февраля: он справедливо рассудил, что до Троицы (24 мая) он едва успеет получить деньги с многочисленных должников Дэвида, в чьих кошельках находилась основная часть суммы, уплачиваемой им за поместье.

Таким образом, к огорчению Джини, она осталась одна в доме, чувствуя себя еще более одинокой оттого, что с ней не было отца, который вместе с мужем принимал участие во всех ее заботах и тревогах. Все свои мысли она сосредоточила теперь на детях, уделяя им неусыпное внимание. Случилось так, что через день или два после отъезда Батлера Джини, занимавшаяся своими домашними делами, услышала, как дети ее о чем-то спорят, и, так как размолвка принимала ожесточенный характер, она решила вмешаться. Жалобы спорщиков были изложены семейному третейскому судье. Феми, которой не было еще и десяти лет, обвиняла Дэви и Руби в том, что они пытались силой отобрать у нее книгу, а те утверждали, что «Феми слишком мала, чтобы читать такие книги, потому что книга эта про плохую женщину».

— Где ты взяла эту книгу, маленькая проказница? — спросила миссис Батлер. — Разве можно трогать папины книги, когда его нет дома?

Но малолетняя леди, крепко ухватившись за лист скомканной бумаги, объявила:

— Это не папина книга. Мэй Хэтли сняла ее с сыра, что прислали из Инверэри, он был в нее завернут.

Как и следовало ожидать, дружеская связь и обмен взаимными любезностями поддерживались между миссис Долли Даттон — теперь миссис Мак-Коркиндейл — и ее прежними друзьями.

Джини взяла из детских рук предмет, служивший яблоком раздора, чтобы проверить благопристойность его содержания, и как же была она поражена, когда прочла заглавие: «Последняя речь, исповедь и предсмертные слова Маргарет Мак-Кро, или Мардоксон, казненной на Харибиброу, возле Карлайла, в 1737 году… дня». Это была одна из тех бумаг, которые Арчибалд купил когда-то оптом у разносчика в Лонгтауне и которую Долли из соображений экономии засунула в свой сундук. Один или два экземпляра все еще оставались в ее распоряжении в Инверэри, пока она наконец не решила завернуть в них великолепный сыр своего приготовления и послать его в качестве дружеского вызова на молочную ферму Ноктарлити.

Название этого документа, попавшего столь странным образом в руки той, от которой его из уважения к ее чувствам так долго скрывали, было само по себе достаточно пугающим; но содержание его оказалось настолько интересным, что Джини, отослав детей, побежала в свою комнату и, закрыв дверь на засов, чтобы никто ей не помешал, погрузилась в чтение.

В отчете, записанном или по крайней мере отредактированном священником, присутствовавшим при последних минутах злополучной преступницы, утверждалось, что она осуждена за «активное участие в том зверском ограблении с убийством, которое было совершено около двух лет назад вблизи Холтуисла и за которое Фрэнк Левитт был подвергнут суду в Ланкастере. Предполагается, что показания ее сообщника Томаса Така, по прозвищу Том Висельник, на основании которых она была признана виновной, направлены в равной степени и против него самого; многие полагают, что Так сам нанес роковой удар жертве, с чем совпадает и предсмертное признание Мэг Мардоксон».

После подробного описания преступления, за которое она была осуждена, следовало краткое описание жизни Маргарет. Она была шотландкой по национальности и вышла замуж за солдата камеронского полка; она долго следовала за лагерем, и, несомненно, зрелища кровавых битв и тому подобных сцен приучили ее к жестоким расправам и грабежам, снискавшим ей впоследствии такую дурную славу. Муж ее, уволившись из армии, нанялся в Линкольншире слугой к приходскому священнику благородного происхождения и безупречной репутации, семья которого относилась к ней с большим доверием и уважением. Спустя много лет после смерти мужа она лишилась этого расположения, ибо, как говорилось в документе, потворствовала сближению своей дочери с наследником дома. Этому отчуждению способствовало и таинственное исчезновение родившегося у дочери ребенка: подозревали, что мать ради спасения репутации дочери не остановилась перед самым черным злодеянием. Потом она вела бродячий образ жизни в Англии и Шотландии, выдавая себя за гадалку или под видом торговки контрабандными товарами, а на самом деле укрывая ворованные вещи и иногда сама участвуя в их добывании. После осуждения она хвасталась многими своими преступлениями, а одно из них вызывало в ней особую радость, к которой иногда примешивалось раскаяние. Когда прошлым летом она находилась в окрестностях Эдинбурга, один из сообщников старухи, соблазнив местную девушку, поручил последнюю ее попечению, и та у нее в доме родила младенца мужского пола. Собственная дочь старухи, чей рассудок после потери ребенка был помрачен, унесла, по словам преступницы, новорожденного, приняв его за своего ребенка, в чьей смерти ее невозможно было убедить.

Маргарет Мардоксон утверждала, что она в течение некоторого времени считала, что дочь ее в припадке безумия убила этого младенца, и о своем предположении она сообщила отцу ребенка; но впоследствии она узнала, что какая-то женщина забрала его у ее дочери. Маргарет Мардоксон испытывала некоторые угрызения совести, что разлучила мать с ребенком, особенно потому, что мать едва не поплатилась за это жизнью, будучи на основании шотландского закона осуждена за предполагаемое детоубийство. Когда же ее спросили, почему она предоставила несчастной девушке отвечать за преступление, которого та не совершала, Маргарет ответила, что вовсе не хотела подвергать опасности родную дочь ради спасения чужой ей девушки: она ведь не знала, что этот шотландский закон может сделать с ее дочерью за похищение ребенка. Подобный ответ не удовлетворил священника, и, допросив преступницу поподробней, он выяснил, что в душе ее таилось злобное, мстительное чувство против молодой особы, которой она причинила такое зло. Дальше указывалось, что все остальные сведения на эту тему она сообщила только тому достойному и почитаемому архидьякону, который так старался помочь ей своими назидательными беседами. После подробного описания казни старухи в отчете рассказывалось, что дочь ее, та самая уже неоднократно упоминавшаяся сумасшедшая, известная под именем Мэдж Уайлдфайр, которую народ считал колдуньей и сообщницей матери, подверглась жестокому нападению толпы и была с трудом спасена вовремя подоспевшими полицейскими чинами.