Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6

Джини показалось, что в сбивчивых и невнятных словах Мэдж можно было подметить какую-то вполне осознанную цель: увидеть того, кого она когда-то оскорбила, и получить его прощение. Подобная попытка скорей всякого другого средства могла примирить ее с законом и вернуть к честному образу жизни. Поэтому она решила следовать за Мэдж, пока та находилась в таком благоприятном настроении, и отстаивать свои интересы соответственно сложившимся обстоятельствам.

Они были уже совсем близко от селения — прелестного уголка, столь типичного для веселой Англии: домики его располагались не в виде двух прямых линии по обе стороны пыльной дороги, а стояли отдельными группами, окруженные зелеными зарослями, где, кроме могучих дубов и вязов, попадались и фруктовые деревья, большая часть которых была в это время в цвету, так что вся роща казалась осыпанной бело-розовыми блестками. В центре селения стояла приходская церковь, и с ее маленькой готической башенки доносился воскресный колокольный звон.

— Мы подождем здесь, пока весь народ не уйдет в церковь, — ихние церкви совсем не такие, как у вас, в Шотландии, не забудь это, Джини, — потому что если я войду в село, когда народ только еще собирается, то все девчонки и мальчишки, эти дьявольские отродья, побегут за мной по пятам с воплями: «Мэдж Уайлдфайр, Мэдж Уайлдфайр!» А церковный староста будет злиться за это на нас, словно наша в том вина! Мне ихний вой так же не по душе, как и ему, я бы с удовольствием налила им всем в глотку горячего дегтю, когда они вот так вопят.

Джини, понимавшая, как важно для нее заручиться поддержкой и помощью внимательного и терпеливого слушателя, которому она могла бы поведать свою необычную историю, была весьма обескуражена беспорядочным состоянием своей одежды, вызванным происшествием предыдущей ночи, и нелепым поведением и повадками своей спутницы; поэтому она с радостью согласилась на предложение Мэдж отдохнуть в тени скрывавших их деревьев, где они могли бы дождаться начала церковной службы и пройти потом незамеченными в селение. Она согласилась тем охотней, что, по словам Мэдж, тюрьма, куда поместили ее мать, находилась совсем в другом месте и оба рыцаря с большой дороги ушли в противоположном направлении.

Усевшись у подножия дуба и глядясь в спокойную гладь ручья, запруженного для населения, как в естественное зеркало (вещь вполне обычная для шотландских девушек ее круга), она начала приводить в порядок свой туалет на открытом воздухе и устранять те неисправности в запачканном и смятом платье, с которыми можно было справиться в подобных условиях.

Однако вскоре ей пришлось пожалеть о том, что она занялась этим неотложным и похвальным делом в такое время и в таком обществе. Мэдж Уайлдфайр, помимо прочих признаков безумия, отличалась еще и необыкновенно высоким мнением о тех своих чарах, которые, по сути, дела, были причиной ее гибели; рассудок ее подчинялся всякому новому импульсу так же безудержно, как плот — несущим его волнам, и, увидев Джини, занятую приведением в порядок волос, шляпы, носового платка и перчаток и чисткой пыльных башмаков и платья, она сейчас же начала в порыве подражательного рвения покрывать себя жалкими украшениями из нищенских лохмотьев, которые достала из своего свертка. В этих лоскутах и тряпках она стала еще более, чем прежде, походить на какую-то невиданную и диковинную обезьяну.

Джини ужаснулась, но не посмела высказаться вслух на такую щепетильную тему. В мужскую жокейскую шапочку Мэдж воткнула крест-накрест два пера: одно облезлое, белое, другое павлинье, которое она подобрала на птичьем дворе. К своему платью, напоминавшему амазонку, она прикрепила при помощи ниток, булавок и тому подобных средств большую гирлянду из искусственных цветов, сморщенную, измятую и засаленную; гирлянда эта принадлежала когда-то знатной даме и перешла потом к ее горничной на удивление и зависть всей остальной прислуги. Кричащий шарф ярко-желтого цвета, обтрепанный, как и гирлянда, и прошедший такой же путь, весь в блестках и бисере, Мэдж перекинула через плечо, расправив его на груди наподобие перевязи. Потом она сбросила грубые, будничные башмаки и заменила их перепачканными шелковыми туфлями на высоченных каблуках, вышитыми и отделанными в тон шарфу. Еще раньше, по дороге сюда, она срезала себе ивовый прут почти такой же длины, как рыболовная удочка. Теперь она с серьезным видом начала обстругивать его и, когда он стал похож на жезл, употребляемый государственным казначеем в особо торжественных случаях, сказала Джини, что теперь они обе одеты вполне прилично, как и подобает молодым женщинам по праздникам; а так как колокольный звон уже замолк, то она готова вести Джини к Толкователю.

Джини тяжело вздохнула при мысли, что ей суждено в воскресный день, да еще во время церковной службы, шествовать по улице людного селения в таком нелепом сопровождении; но необходимость не знает законов, а без серьезного столкновения с безумной, в высшей степени нежелательного при сложившихся обстоятельствах, она не могла освободиться от ее общества.

Что касается бедной Мэдж, то она вся ликовала от чувства удовлетворенного тщеславия и была наверху блаженства от сознания своей красоты и неотразимого туалета. Когда они вошли в селение, их никто не заметил, за исключением подслеповатой старухи, которая только и увидела, как мимо нее прошествовало что-то сверкающее и ослепительное, и отвесила Мэдж такой глубокий поклон, словно та была графиней. Самодовольство Мэдж возросло сверх всякой меры. Она шла впереди мелкими, семенящими шажками, улыбаясь и жеманничая, снисходительно приглашая Джини следовать за собой, словно благородный chaperone, [87] Проводник (итал.). взявший под свое покровительство сельскую мисс при ее первом выезде в столицу.

Джини покорно следовала за ней, опустив глаза, чтобы не видеть сумасбродных выходок своей спутницы; но когда, поднявшись по двум или трем ступенькам, они оказались за церковной оградой, Джини встрепенулась: она увидела теперь, что Мэдж направляется прямо в церковь. В намерения Джини совсем не входило появиться среди молящихся в таком сопровождении, и поэтому, отойдя в сторону, она решительно сказала:

— Мэдж, я подожду здесь, пока люди выйдут из церкви. Если ты хочешь, то иди туда сама.

С этими словами она собралась сесть на одну из могильных плит.

Мэдж шла несколько впереди, но, увидя, что Джини сворачивает в сторону, круто обернулась и, устремившись большими шагами за ней, догнала ее; с лицом, искаженным яростью, она схватила девушку за руку:

— Ты думаешь, неблагодарная тварь, что я разрешу тебе сидеть на могиле моего отца? Сам черт, видно, усадил тебя сюда; если ты сейчас же не встанешь и не отправишься вслед за мной в дом Толкователя, то есть в дом Господа Бога, я на тебе ни одной тряпки не оставлю!