Павел Загребельный - Роксолана

Шемси-эфенди глянул на султаншу с нескрываемой ненавистью, но сдержался и только пробормотал невнятно:

— «Скажи: „Знание — у Аллаха, я — только увещатель, ясно излагающий“».

Благодарение богу, что ее уста закрывал яшмак и Шемси-эфенди не видел усмешки Хуррем. Но смеялись ее глаза в прорезях яшмака, смех бил теперь из каждого нового вопроса этой необычной султанши-гяурки.

— Ваши руки, о почтенный, как и ваш разум, не знают отдыха, перебирая зеленые зерна четок. Почему эта нитка разделена на три равных части, помеченных красными зернами?

Шемси-эфенди мгновенно оживился, получив возможность проявить свои знания.

— Во время битвы при Бедере, о моя султанша, у пророка, да будет всегда над ним благословение аллаха, выбили зуб. Тогда пастух из Йемена Увейс Карани, пылая рвением в вере, стал выдергивать один за другим свои зубы. Тридцать два зуба Увейса Карани и один зуб пророка составили основное ядро мусульманских четок — теспих. Вторая часть называется тахмит, то есть нанизанная, третья — такбир, от аллах акбар — бог великий.

Хуррем насилу удержалась, чтобы не спросить: тахмит не от ахмак ли, то есть дурень, происходит?

— А скажите мне, эфенди, какую жену вы посоветуете со временем для своего царственного воспитанника? — спросила она.

— Ответ на ваш вопрос, о моя султанша, мы найдем в одном из наших сказаний. У Нуха [70] Нух — мусульманское имя Ноя. была одна дочь, а женихов пришло трое. А поскольку они приходили по очереди, один за другим, то Нух пообещал всем. Потом воззвал к аллаху: что делать? Аллах велел взять кошку и ослицу и запереть их на ночь с дочкой. Когда утром Нух вошел туда, то увидел трех одинаковых девушек. Которая из них его дочь, не мог установить. Тогда он взял мушту, какою сапожники разглаживают кожу, и спросил, из чего она сделана. Одна девушка сказала: «Из железа». Другая сказала: «Из меди». Только третья, прежде чем ответить, призвала имя аллаха. Так Нух догадался, что это его дочь. Вот почему женщины неодинаковы. То упрямые, как ослицы, то хитрые, как кошки. Только некоторые — да будет над ними приветствие бога! — тихие и послушные, как дщерь Нуха. Жениться надо на слепой, глупой, безрукой и хромой — это значит, что идет она по праведному пути, никогда не отклоняется, не видит и не слышит ничего, никогда не протягивает руки к тому, что запрещено законом.

— Благодарю вас, о почтенный, — отпуская Шемси-эфенди, учтиво молвила Хуррем и еще долго потом сидела в библиотеке, не зная, удивляться ей, возмущаться или зарыдать от безвыходности и отчаяния.

Проклятый мир! Проклятая жизнь! Ни союзника, ни помощника, ни души сочувственной, вынуждена оставаться одна, никого не найдешь, не приблизишь, никому не доверишься, потому что и поныне положение твое непрочно, необъяснимая увлеченность султана может исчезнуть так же необъяснимо и неожиданно, а вокруг одни враги, интриги, коварство, злорадное выжидание, евнухи, которые сегодня ползают у твоих ног, а завтра завяжут тебя в кожаный мешок и бросят тайком в Босфор, кизляр-ага, который почтительно кланяется издали, а сам следит за каждым твоим шагом и мгновенно докладывает черногубой валиде; султанская мать, одной рукой даря Хуррем шелка, в другой держит шелковый шнур, чтобы при случае затянуть его на твоей шее, султанская сестра Хатиджа, злая на весь свет за свое безнадежное сидение в девках, готова согнать зло на своей невестке… Мамочка родная, спаси меня от этих нелюдей!

Но знала, что отступать уже не может, что упорное ее продвижение может обернуться либо вознесением к вершинам, либо ужасающим падением; цепляясь надеждами за нового ребенка, нового сына падишаха, при первой же встрече с Сулейманом после разговора с Шемси-эфенди спросила у султана:

— Ваше величество, вы знаете, кто приставлен воспитателем к царскому сыну?

— Без моего согласия никто бы этого не сделал.

— Зато никто не спросил моего согласия.

— Шемси-эфенди достойный человек. Его посоветовал мне сам великий муфтий.

— Он же глуп, ваше величество.

— А кто это сказал?

— Я говорю.

— Чем можно измерить ум?

— Знаниями, которые приносят пользу.

— А что приносит пользу? И кому?

Хуррем горько засмеялась.

— Мы с вами в этом споре можем стать похожими на Шемси-эфенди. Умоляю вас, ваше величество, не подпускайте этот наполненный пустословием и глупостью мешок к вашему царственному сыну! Разве вата и огонь могут быть вместе?

— Хорошо, я подумаю над этим.

— О, мой повелитель, не думайте долго, сделайте это для вашей маленькой Хуррем. Для счастья и мудрости нашего сына. Умоляю вас.

Сулейман скупо усмехнулся.

— Если он тебе не по нраву… Согласен. Мы отстраним его.

Хуррем поцеловала своего повелителя в щеку, потом в лоб, припала к нему всем телом. Он охотно принимал ее ласки. Была единственным человеком, которому дано было пробудить в султане человечное, приближаясь к нему на расстояние, для всех других угрожающее и опасное. Другие как наивысшую милость принимали право целовать полу его одеяния или рукав, только великий муфтий был удостоин чести целовать воротник падишаха.

Мехмед ибн-Ибрагим был великим муфтием еще при султане Баязиде, для которого он составил книгу законов «Слияние морей», — она еще и теперь считалась непревзойденной, ибо сказано было в той книге, что особа султана является местом слияния двух морей — царства и знания — и местом восхода двух светил — смелости и кротости. Высокое уважение заслужил ибн-Ибрагим и у султана Селима. Однажды, разгневанный неправедным судом султана, муфтий взял корзину, сложил в нее все свои книги и, придя к Селиму, твердо указал ему на незаконность его решения. За это муфтия прозвали Зембилли Корзина. Как-то Селим, проезжая по улицам Стамбула, пропустил муфтия вперед, и конь Зембилли швырял копытами грязь и забрызгал джюббе султану. Селим завещал положить на его гробницу одежду, освященную грязью муфтиева коня. Еще завещал он положить ему в головы ларец с фетвами [71] Фетва — послание главы мусульманской церкви. муфтия, который руководил его поступками, а в ногах шкатулку с шахматами и нардами персидского шаха Исмаила: мол, буду топтать, воскреснув, все мирские утехи.

Можно сказать, что Зембилли перешел в наследство Сулейману от его деда и отца, и наследством этим молодой султан немало дорожил, во всем прислушивался к советам старого мудреца. Поэтому когда муфтий при великом визире Ибрагиме попросил султана выслушать его, Сулейман кивнул почтительно и не прикрыл глаза веками, как это привык делать, а уважительно смотрел на Зембилли. Муфтий любил высказывания пышные и запутанные, но тут уж не было выхода, приходилось слушать терпеливо и до конца, и уж если мог слушать сам султан, то его великому визирю, как бы насмешливо он ни поглядывал на Зембилли, тоже приходилось прикидываться внимательным и даже восхищенным.