Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы

Екатерина была бы, без сомнения, в восторге от того, как складывалось царствование ее юного приемного сына, и если бы она была жива, то лорд Томас не мог бы умереть в опале. Однако она не была повивальной бабкой протестантской Англии. Ее краткий брачный союз с Генрихом был знаменателен во многих отношениях, но больше всего миром и покоем, которые ей удалось подарить своему чрезвычайно трудному и раздражительному мужу, чем каким-либо влиянием при дворе. В конце, как впрочем и в начале, Генрих был хозяином в собственном доме и в своем королевстве, и как бы глупо он ни вел себя время от времени, он принимал решения, которые определяли будущее. Можно задуматься, а не была ли для него шестая жена просто удобным предметом домашней обстановки. Ведь Генрих испытывал влияние только по-настоящему страстных отношений, а когда она к нему пришла, время страсти уже было позади. Ее страсть еще не умерла, но она не могла быть отдана ему. Вместо этого она сберегла эту страсть для очаровательного плута, который подарил ей год счастья, чтобы вознаградить за бесплодную корону.

Генрих VIII во всех отношениях был неохватен, как сама жизнь. Физически он был гигантом, который к концу превратился почти что в монстра. Политически он выдерживал в Европе такую роль, которой не соответствовали ни его происхождение, ни ресурсы его королевства. В начале шестнадцатого века Англия и Уэльс имели население едва ли в три миллиона человек, в то время как во Франции было примерно четырнадцать миллионов и свыше тридцати миллионов на различных территориях, принадлежащих императору Карлу V. Годовой доход Генриха составлял лишь малую часть дохода его главных соперников — меньше, чем в Португалии, и чуть больше, чем в Дании [230] Обычно доход Англии (без налогов) достигал примерно 150 000 фунтов в 1530 году. Доход французской короны в начале царствования Франциска I составлял примерно 4,9 миллиона ливров, или около 950 000 фунтов. . И однако он играл в первой лиге во все время своего царствования, три раза вторгался во Францию, не получая достойного отпора, и в течение пятнадцати лет бросал вызов всей католической Европе. В определенной степени все это имело свои исторические причины и не так уж было связано с самим Генрихом. Английская корона была традиционно сильной и лучше приспособленной к мобилизации ресурсов, чем остальные современные государства. Более того, английский народ отличался ксенофобией и был вызывающе независим, так что иностранная интервенция всегда должна была пресекаться, независимо от обстоятельств. Однако король должен был также завоевать свою долю доверия. Это он создал флот, такой же большой и хорошо вооруженный, как и у его соперников, и гораздо лучше организованный, который контролировал Ла-Манш и Ирландское море и успешно отразил одну серьезную попытку вторжения Франции в 1545 году [231] D. Loades, The Tudor Navy, 74-138. . Это он создал двор, который во многих отношениях затмевал двор императора и соперничал с французским во всем, за исключением масштабов. Обстоятельства словно сговорились, чтобы покровительствовать ему. Соперничество между Франциском I и Карлом V, которое отчасти было унаследованным, а отчасти являлось результатом императорского выбора в 1519 году, помогало ему сталкивать их друг с другом. Не будучи никоим образом преднамеренной, его ссора с папой совпала также с подъемом лютеранского движения в Германии, которое отвлекло внимание от его действий. Однако многие его успехи можно приписать тому, что он блефовал — и дома, и за границей. Его понятие о чести, великодушие, даже вспышки его гнева — все это было до некоторой степени притворством. Все это не совершалось сознательно, потому что он обманывал себя так же постоянно, как обманывал других, и было следствием харизматической и исключительно противоречивой личности. Именно поэтому так много граней этой личности открылось в его следующих один за другим браках, которые столь интересны для исследования.

Каждый брак был в своем роде политическим и личным актом. Никто не ожидал, что Генрих в 1509 году женится на Екатерине Арагонской, и, сделав это, он объявил о своей независимости от отцовских советников и о своей уверенности в том, что он может справиться с женщиной, которая была и старше его и обладала гораздо более мощными связями. Если бы их второй ребенок, принц Генрих, выжил, то маловероятно, чтобы этот брак когда-нибудь распался, и вся последующая история Англии могла бы стать совершенно иной [232] Генриху было бы тридцать шесть лет, когда умер его отец, так что не было бы правления несовершеннолетнего, а также, вероятно, и женской линии наследования. . Однако столь же правомерно предположить, что если бы Эдуард IV прожил еще десять лет, Тюдоры вообще никогда не вступили бы на трон; или если бы выжил один из многих потомков королевы Анны, то не было бы Ганноверской династии. Юный Генрих не выжил, и то, что в других отношениях было нормальным и удачным королевским браком, рухнуло из-за отсутствия наследника мужского пола. Такие династические неудачи были самым обычным делом, и вместе с тем король оказался единственным в своем роде, отказавшись принять назначенную ему судьбу. Было ли это следствием его чрезвычайной заинтересованности в делах государства, или собственного грандиозного самомнения — это еще вопрос. Ни Генрих, ни его подданные не хотели женщин-наследниц, но его решение обратиться к суду на основании зова совести было крайне эксцентрическим и вызвало у всех недоумение и смущение. Екатерина, при всем своем уме и силе характера, была глубоко ограниченной женщиной, неспособной понять страсти, которые руководили ее супругом в момент этого кризиса. Примерно с 1525 года Генрих стремился склонить волю Божью в свою пользу и при этом показывал, что остальные должны делать то же самое и так поступали в течение столетий. Поскольку Бог может действовать только через человеческих посредников, интерпретация Его воли будет зависеть от нормальной динамики политических сил.

Это было его открытием, которое он скорее ощущал, чем мог выразить, и оно определило действия короля на последующие десять лет. Мартин Лютер выразился резко и неодобрительно, когда сказал: «Генрих захочет стать Богом и делать все, что пожелает». Самому Генриху это виделось совсем не так. В своих глазах он был героической личностью, стремившейся освободить свое государство от мишуры древних сговоров и дать ему независимое будущее [233] Это можно заметить не только в преамбулах к его основным законом, таким, как Акт об апелляциях (24, Henry VIII, с. 12), но также в пропаганде трудов, вроде «Увещевания народа» Томаса Старки(1536). . Чтобы осуществить это, необходимо было установить свой собственный непререкаемый контроль над церковью внутри своего государства, и королевская супрематия явилась его главным деянием. Генрих настолько был убежден в правильности такого курса действий и в его соответствии Божественным целям, что это стало пробным камнем лояльности и нравственности среди его подданных. В этом контексте следует рассматривать второй брак короля. Анна Болейн была тем препятствием, без которого он не мог обойтись, потому что его отношения с ней побудили многочисленных сторонников Екатерины представить его не более чем неверным мужем. С другой стороны, без ее поддержки, не говоря уже о том, что он страстно ее желал, вполне могло случиться, что его стремление решить свои династические и политические проблемы увенчалось бы крахом. Она привела его к цели, потому что была частью этой цели, но не составляла ее целиком, как покажут дальнейшие события. Анна воплощала свободу, не просто от Екатерины, или даже от папской юрисдикции, но от всех ограничений политического мышления [234] Quentin Skinner, The Foundation of Modem Political Thought, 11,90-108. . Закон больше не являлся средством обнаружения наилучшего способа выразить общепринятые нормы; он стал проблемой установления законного согласия между королем и политической нацией, в которое не мог вмешаться никто посторонний. Поэтому второй брак Генриха явился событием, которое вызвало наиболее глубокие перемены. Тот факт, что он не оказался долгим, имел меньшее значение. Падение Анны произошло не из-за тех перемен, которые она помогала внедрить, а из-за динамики придворной политики и еще потому, что ее власть над королем основывалась лишь на сексуальных ухищрениях, а не более прочном фундаменте. Если бы она родила сына, то, без сомнения, осталась бы жива, но ее жизнь не была необходима для гарантии тех перемен, которые вызвало ее восхождение. Поведение короля в течение лета 1536 года свидетельствовало, что его самообман мог принять форму чудовищного и безнравственного легковерия, но оно также свидетельствовало о том, что новый курс принадлежал ему, а не Анне и ее друзьям.