Висенте Ибаньес - Кровь и песок

Впрочем, последних слов она не произносила, только глаза ее метали гневные искры против несправедливости судьбы, против этих молодцов, которые, взяв в руки шпагу, срывают аплодисменты, славу и деньги, а между тем рискуют ничуть не больше смиренных пикадоров.

Мало-помалу Кармен свыклась с новой жизнью. Тоска ожидания в дни корриды, паломничество по церквам, суеверные предчувствия — все это она принимала как неизбежное зло своего существования. Кроме того, неизменная удача, сопутствовавшая ее мужу, и постоянные рассказы о всевозможных случаях на арене приучили ее к опасностям. Свирепый бык превратился в ее воображении в добродушное и благородное животное, родившееся на свет лишь затем, чтобы принести матадору деньги и славу.

Кармен никогда не бывала на корридах. С того дня, как она впервые увидела своего будущего мужа на новильяде, она больше пе появлялась в цирке. У нее не хватало мужества присутствовать па бое быков даже в тот день, когда Гальярдо не принимал в нем участия. Она умерла бы от ужаса, глядя, как рискует жизнью ее Хуап.

Три года спустя после женитьбы эспада был поднят на рога в Валенсии. Кармен не сразу узнала о несчастье. Телеграмма пришла своевременно и гласила обычное «все в порядке». Об этом позаботился доверенный Хуана, дон Хосе; он ежедневно приходил в дом и очень долго прятал от Кармен газеты, так что целую неделю молодая женщина ничего не знала о беде.

Узнав о случившемся от проболтавшейся соседки, она решила немедленно ехать, чтобы ухаживать за мужем, который в ее представлении валялся где-то, брошенный на произвол судьбы. Но она опоздала: эспада вернулся, прежде чем Кармен успела выехать; нога его была обречена на продолжительную неподвижность, он побледнел от сильной потери крови, но, чтобы успокоить семью, весело улыбался.

С этого дня дом тореро превратился в своего рода святилище: сотни людей прошли через патио, желая приветствовать Гальярдо:

«первый матадор мира» сидел в плетеном кресле, больная нога его покоилась на табурете, а сам он покуривал как ни в чем не бывало, словно забыв о тяжелом ранении.

Не прошло и месяца, как доктор Руис, сопровождавший Хуана в Севилью, объявил его здоровым, удивляясь крепкому организму юноши. Несмотря на многолетнюю практику хирурга, быстрота, с которой поправлялись тореро, все еще оставалась для него загадкой. Обагренные кровью и перепачканные навозом рога животного, зачастую расщепленные на тончайшие острия, проникали в глубь тела, рвали мускулы и разрушали ткани. И, однако, эти жестокие раны заживали куда быстрее, чем самые обыкновенные.

— Не пойму, в чем тут дело,— с удивлением говорил старый хирург.— Одно из двух: либо на этих молодцах все заживает как на собаке, либо рога, несмотря на свою загрязненность, обладают таинственной целительной силой.

Спустя короткое время Гальярдо уже снова выступал на арене, причем полученное ранение нисколько не охладило его пыла и не умалило его отваги, как это предсказывали завистливые недоброжелатели.

Через четыре года после женитьбы эспада преподнес жене и матери замечательный сюрприз: он приобрел землю, настоящее поместье с пашнями, терявшимися на горизонте, оливковыми рощами, мельницами, огромными стадами, такое же поместье, какими владеют богатые сеньоры Севильи.

Подобно всем тореро, Гальярдо лелеял мечту стать помещиком, завести табуны лошадей, стада и отары. Богатства горожанина — ценные бумаги и прочее — не соблазняют матадоров; они в них ровно ничего не смыслят. Быки наводят их на мысль о зеленых пастбищах; лошади напоминают им сельскую жизнь. Необходимость постоянной тренировки, дальние прогулки и охота в зимние месяцы заставляют их мечтать о собственной земле.

Гальярдо считал богатым человеком лишь землевладельца и скотовода. Еще во времена нищенского детства, когда он ходил пешком по дорогам мимо оливковых рощ и пастбищ, им владела мечта приобрести собственную землю, много земли, огороженной колючей проволокой, чтобы никто из чужих не смел к нему проникнуть.

Дон Хосе, доверенный Хуана, знал об этой мечте. Распоряжаясь всеми доходами тореро, он получал деньги за его выступления и вел счет, в тайну которого он тщетно пытался посвятить «своего матадора».

— Ничего я в этом не смыслю,— отговаривался Гальярдо, довольный своим невежеством.— Мое дело бить быков. Поступайте, как находите нужным, дон Хосе, я вам полностью доверяю и знаю, что все будет сделано как нельзя лучше.

И дон Хосе, едва вспоминавший о собственных делах, которыми кое-как управляла его жена, целиком отдавался заботам о капиталах Гальярдо и с алчностью ростовщика накупал для него акции, думая лишь о приумножении его богатств.

Однажды дон Хосе с довольной улыбкой подошел к своему подопечному.

— Я нашел как раз то, что тебе нужно. Громадное имение, к тому же по сходной цене — истинная находка. На будущей неделе подпишем купчую.

Гальярдо спросил, где находится и как называется это имение.

— Оно называется Ринконада.

Так сбылась его давнишняя мечта.

Когда Гальярдо вместе с женой и матерью отправился в Ринконаду, чтобы вступить во владение поместьем, он показал им сеновал, где, бывало, проводил ночь со своими товарищами по бродячей жизни, столовую, где обедал вместе с хозяином, и площадку, где заколол быка, впервые заслужив право проехать в вагоне, не прячась под лавкой.

Зимой, если Гальярдо не уезжал в Ринконаду, в столовой его городского дома по вечерам собирались друзья.

Первыми приходили шорник с женой — их младшие дети постоянно жили в доме матадора. Кармен, стараясь заглушить тоскливую мысль о своей бездетности, охотно оставляла у себя ребятишек золовки,— безмолвие большого дома ее угнетало. Малыши искренне к ней привязались и, отчасти из любви, отчасти следуя наставлениям родителей, поминутно ласкались и прижимались, как котята, к своей красивой тете и доброму знаменитому дяде.

Энкарнасьон была так же толста, как мать. С годами живот у нее обвис от постоянных родов, а губы сложились в какую-то ханжескую гримасу. Она угодливо улыбалась невестке и без конца извинялась за беспокойство, причиняемое детьми.

Но прежде чем Кармен успевала ответить на ее причитания, вмешивался шорник:

— Оставь их, жена. Они так любят своих дядю и тетю! Малышка жить не может без милой тети Кармен...

Племянники жили у Гальярдо, как в своем доме, и, с детской хитростью догадываясь, чего ждали от них родители, осыпали поцелуями и ласками богатых родственников, о которых все кругом говорили с уважением. После ужина они целовали руку у бабки и у своих родителей, бросались на шею Гальярдо и его жене и отправлялись спать.

Сеньора Ангустиас занимала кресло во главе стола. Когда у Гальярдо собирались гости, почти всегда люди с известным положением, добрая старушка ни за что не хотела садиться на почетное место.