Висенте Ибаньес - Кровь и песок

И маркиз указывал на большую старинную фотографию в прекрасной рамке, изображавшую скотовода, когда он был еще молод, в охотничьем костюме и девчурок в белых платьицах, сидящих вместе с отцом посреди луга на огромной темной глыбе, увенчанной рогами. Это и был знаменитый Полковник. Свирепое со своими соплеменниками, животное было рабски предано хозяину.

Грозный с чужаками, как сторожевой пес, бык позволял детворе теребить себя за уши, тянуть за хвост и, добродушно ворча, сносил все их шалости. Маркиз подводил к нему своих дочерей, и бык спокойно обнюхивал их белые юбочки; малютки сперва в страхе жались к отцу, а потом с неожиданной детской смелостью гладили морду страшного зверя. «Ложись, Полковник!» Согнув ноги, Полковник опускался на землю, все семейство карабкалось к нему на спину, и могучие бока раздувались, словно мехи, в лад его шумному и мощному дыханию.

После долгих колебаний маркиз все же продал Полковника в Памплонский цирк и отправился на корриду. Глаза маркиза темнели и от волнения подергивались влагой, когда он вспоминал все, что произошло в тот день. Еще никому не случалось видеть такого быка! Смело выскочив на арену, он как вкопанный остановился посредине, оглушенный тысячеголосым шумом толпы и ослепленный ярким дневным светом после мрака и тишины тесного загона.

Но едва пикадор тронул его острием пики, как весь цирк содрогнулся от бешеной ярости животного.

— Люди, лошади — все было ему нипочем. Вмиг вспорол он брюхо всем клячам и расшвырял десяток пикадоров. Служители разбежались, арена опустела. Зрители потребовали еще лошадей, а Полковник ждал, чтобы поднять на рога каждого, кто посмеет к нему приблизиться. В жизни я не видел такого свирепого и прекрасного зверя. Он так легко и стремительно бросался на всех, кто появлялся на арене, что толпа сходила с ума от восторга. Когда пришло время прикончить его после всех бандерилий и четырнадцати ран, нанесенных копьем, он был по-прежнему могуч и красив, точь-в-точь как в лучшие свои времена на пастбище. И тут...

Тут скотовод на миг прерывал свой рассказ и умолкал, силясь побороть волнение.

Сам не зная как, маркиз, сидевший в ложе, внезапно очутился у барьера среди служителей, суетившихся в ожидании предстоящей развязки этого необычного боя, близ матадора, который готовил мулету не спеша, словно желая оттянуть неминуемую встречу с разъяренным животным. «Полковник!» — закричал маркиз, перегнувшись через барьер и хлопая ладонью по доскам.

Бык не шелохнулся, только настороженно поднял голову на голос, пробудивший в нем далекие воспоминания о родном пастбище, откуда его увезли в чужие края. «Полковник!» Повернув голову, бык увидел человека у барьера и кинулся на врага. Но на полпути он вдруг умерил бег и, медленно приблизившись, уперся рогами в протянутые навстречу ему руки. Кровь струйками текла по его шее, утыканной бандерильями, изорванная в клочья шкура обнажала багрово-синие мышцы. «Полковник! Сыночек мой!..»

И, словно почувствовав всю нежность, вложенную в эти слова, бык поднял голову и взмыленной мордой прильнул к бакенбардам хозяина. «Зачем ты меня сюда привез?» — казалось, говорили его налитые кровью глаза. А маркиз, не помня себя, целовал покрытую пеной морду животного.

«Не надо его убивать!» — крикнул чей-то растроганный голос из первого ряда. Казалось, слова эти нашли отклик в сердцах всех зрителей: стаей голубей взметнулись в воздух тысячи носовых платков, и цирк содрогнулся от многоголосого рева: «Не надо убивать!» В этот миг потрясенная до глубины души толпа добровольно отказывалась от любимого зрелища, осуждая бесполезный героизм тореро в его блестящем наряде и восхищаясь стойкостью затравленного животного, показавшего людям пример высокого мужества.

— Я забрал Полковника,— продолжал взволнованный маркиз,— и вернул антрепренеру две тысячи песет. Да я бы за него все мое состояние отдал! Через месяц привольной жизни на пастбище у Полковника не осталось и следа от ран. Я решил, пускай смельчак умрет своей смертью, от старости. Но в нашем мире нет места благородным натурам. Однажды коварный бык, невзлюбивший Полковника, нанес ему предательский смертельный удар.

От трогательных историй маркиз и его друзья скотоводы переходили к рассказам о доблестных подвигах своих питомцев. Надо было слышать, с каким презрением отзывались они о противниках корриды, о тех, кто во имя защиты животных хулит чудесное искусство тавромахии. Чепуха, выдумки иностранцев! Заблуждения невежд, которые валят в одну кучу весь рогатый скот и не отличают убойного вола от быка, предназначенного для корриды. Испанский бык — это зверь, прекраснейший зверь в мире! И скотоводы принимались вспоминать поединки между быками и огромными хищниками, над которыми быки неизменно одерживали победу.

Маркиз с веселым смехом рассказывал о другом своем питомце. В цирке предстоял бой быка со львом и тигром; оба хищника принадлежали прославленному укротителю, а маркиз отобрал из своего стада Варавву, коварного быка, который содержался отдельно из-за того, что любил драться и успел забодать уже немало животных в стаде.

— Я видел этот бой,— продолжал маркиз.— Посреди арены стояла огромная клетка, а в ней Варавва. Сперва на него выпустили льва; пользуясь неопытностью противника, проклятый зверь прыгает быку на спину и рвет ее когтями и зубами. Варавва лягается как бешеный, пытаясь сбросить зверя и взять его на рога,ведь бык только и силен, что рогами. Наконец, сделав гигантский прыжок, Варавва стряхивает льва через голову, подхватывает его на рога и... кабальеро! подбрасывает в воздух, как мячик! Потом, поймав, перекидывает его, точно куклу, с одного рога на другой и наконец с презрением швыряет далеко в сторону. И что же вы думаете? Прославленный царь зверей лежит, свернувшись клубком, и мяукает, словно побитая кошка. Тогда на Варавву выпускают тигра; ну, с ним-то он еще быстрее разделался. Едва показалась его морда, как Варавва подхватил хищника на рога, высоко подкинул и тоже швырнул в сторону, где тигр так и замер, сжавшись в комочек. А злой насмешник Варавва, прогулявшись взад и вперед, подошел и помочился прямехонько на двух зверей; когда же укротители вытащили своих питомцев, не хватило целой корзины опилок, чтобы засыпать все, что они наложили со страху.

В клубе Сорока пяти подобные воспоминания всегда вызывали взрывы смеха. Испанский бык! Да ему все звери нипочем!

В этих задорных возгласах звучала национальная гордость, словно дерзкое мужество испанских быков означало превосходство Испании и ее народа над всем миром.

К тому времени, как Гальярдо стал посещать клуб Сорока пяти, новая тема сменила бесконечные разговоры о быках и полевых работах.