Висенте Ибаньес - Кровь и песок

— А этот иностранец, который вас теперь сопровождает, он... он.., — Мой друг,— холодно ответила донья Соль.— Мой друг, который любезно согласился сопровождать меня и, пользуясь случаем, желает познакомиться с Испанией; человек больших достоинств и отличного происхождения. После того как он осмотрит мадридские музеи, мы поедем в Андалузию. Что вы хотите еще знать?

В холодном высокомерии дамы сквозило явное желание держать тореро на известном расстоянии, подчеркнуть социальное неравенство. Гальярдо растерялся.

— Донья Соль! — простонал он в порыве наивной искренности.— Бог не простит вам того, что вы со мной сделали. Вы поступили со мной дурно, очень дурно... Зачем вы скрылись, не сказав мне ни слова?

Слезы выступили на его глазах, руки судорожно сжались в кулаки.

— Не надо, Гальярдо. Мой поступок вам же на пользу. Разве вы недостаточно знаете меня? Разве не устали находиться подле меня? Будь я мужчиной, я бежала бы от женщин с таким характером. Влюбиться в меня — все равно что покончить самоубийством.

— Но почему вы уехали? — настаивал Гальярдо.

— Потому что мне стало скучно. Понятно? А соскучившись, каждый имеет право бежать в поисках новых приключений. Всюду я смертельно скучаю — так пожалейте же меня.

— Но я люблю вас всей душой! — воскликнул тореро с простодушным отчаянием, которое в устах другого человека прозвучало бы смехотворно.

— Люблю вас всей душой! — передразнила донья Соль, подражая тону и жестам тореро.— Ну, и что из этого? Ах, до чего вы все эгоистичны: если вам рукоплещут, так вы уже воображаете, будто все создано для вас. «Я люблю тебя всей душой, и этого достаточно, чтобы ты тоже меня любила...» Но этого нет, сеньор.

Я не люблю вас, Гальярдо. Вы для меня добрый знакомый, и только. То, что было в Севилье, прошло как сон, как вздорная прихоть, о которой я едва вспоминаю; вам следует забыть о прошлом.

Тореро поднялся и с протянутыми руками подошел к донье Соль. В своем невежестве он не знал, что сказать ей, смутно догадываясь, что неловкими словами ему не убедить эту женщину.

Он больше надеялся на силу действий, пытаясь в порыве страстного желания овладеть ею, привлечь к себе, смести ледяную преграду вежливости.

— Донья Соль! — молил он, протягивая к ней руки.

Решительным и проворным жестом она оттолкнула руки тореро. Глаза ее сверкнули гордостью и гневом; оскорбленная, она угрожающе подалась вперед.

— Спокойно, Гальярдо!.. Если вы будете настаивать, я вычеркну вас из числа моих друзей и выставлю за дверь.

Пристыженный, тореро разом упал духом. Наступило долгое молчание; наконец донья Соль сжалилась над Гальярдо.

— Не будьте ребенком,— сказала она.— К чему вспоминать то, чего не вернуть? Зачем думать обо мне? У вас есть жена, а я слыхала, что она мила и красива. Если ж не она, так есть другие.

В Севилье много красивых девушек с цветком в волосах и шалью, тех девушек, что мне так нравились когда-то: они будут счастливы, если Гальярдо подарит их своей любовью. А со мной все кончено. Возможно, что ваша гордость знаменитого тореро, привыкшего к успеху, задета, но ничего не поделаешь: вы для меня добрый знакомый, не больше. Я не похожа на вас. Что мне однажды наскучит, к тому я больше не возвращаюсь. Иллюзии владеют мной недолго и проходят, не оставляя следа. Поверьте, я достойна сожаления.

Она смотрела на тореро с состраданием и тайным любопытством, словно внезапно увидела все его недостатки, всю неотесанность.

— Мне приходят в голову мысли, которых вы никогда не поймете,— продолжала она.— Вы кажетесь мне совсем иным человеком. Гальярдо в Севилье непохож на Гальярдо в Мадриде. Верю, что вы остались прежним, но только не для меня. Не знаю, как бы объяснить вам... В Лондоне я познакомилась с раджей... Знаете ли вы, кто такой раджа?

Гальярдо отрицательно покачал головой и покраснел, стыдясь своего невежества.

— Это индийский принц.

Вдове посланника припомнился магнат из Индостана, его смуглое лицо, оттененное черными усами, огромный белый тюрбан с крупным бриллиантом, сиявшим на лбу, и белое одеяние — множество тонких покрывал, похожих на лепестки цветков.

— Он был красив, молод, он пожирал меня таинственно мерцавшими глазами газели, но он был смешон с его восточными комплиментами на английском языке. Бедняга дрожал от холода, кашлял среди лондонских туманов, ежился под дождем, как нахохлившаяся птица, и взмахивал своими покрывалами, точно намокшими крыльями... Когда он лепетал слова любви, не сводя с меня темных глаз газели, у меня возникало желание пойти купить ему пальто и шапку, чтобы он перестал дрожать от холода. И тем пе менее он был очень хорош собой и мог на несколько месяцев осчастливить любую женщину, жаждущую экзотики. Видите ли, все дело в обстановке. Вы, Гальярдо, этого не поймете.

И донья Соль задумалась, вспоминая бедного раджу, дрожавшего от холода в своих смешных одеяниях среди лондонских туманов. Она мысленно представляла себе восточного принца в родном краю, в ореоле власти, в блеске солнечных лучей. Его медная кожа с зеленоватым отблеском тропической растительности преобразилась, приняв оттенок художественной бронзы. Он торжественно восседал на слоне, покрытом золотой попоной, спускающейся до самой земли, среди воинственных всадников и рабов, несущих курильницы с ароматическими травами; на нем пышный тюрбан, сверкающий драгоценными камнями и увенчанный каскадом реющих белых перьев, на груди — бриллианты, стан перехвачен кушаком, усыпанным изумрудами, с золотым ятаганом; а вокруг — баядерки с подведенными глазами и упругой девичьей грудью; ручные тигры; целый лес копий; вдали — пагоды с уступами крыш и колокольчиками, поющими нежные мелодии под легким дуновением ветра, свежий сумрак дворцов, зеленые кущи, под сенью которых притаились хищники. Ах, окружающая атмосфера! Повстречайся она с раджей, величественным как божество, под глубокой, точно застывшей синевой неба на его родине, сгорающей в блеске солнечных лучей, ей не пришла бы в голову мысль о теплом пальто. Она, наверное, первая бросилась бы в его объятья и отдалась бы ему, как рабыня любви.

— Вы напоминаете мне раджу, милый Гальярдо. Там, в Севилье, в национальном костюме, с гаррочей на плече вы дополняли пейзаж и были прекрасны. Но здесь!.. Мадрид —увы! — стал европейским городом. Не видно больше народных костюмов. Манильская шаль мелькнет теперь разве что на подмостках. Не обижайтесь, Гальярдо, я сама не знаю почему, по вы мне напоминаете этого индуса.

Донья Соль смотрела через окно на хмурое, затянутое тучами небо, мокрую площадь, редкие хлопья снега, на прохожих, спешивших куда-то под своими зонтиками; потом перевела взгляд на тореро и с удивлением уставилась на прядь волос, уложенную на макушке, на его прическу и шляпу,— все говорило о профессии тореро и так противоречило его современному элегантному костюму.