Григорий Хохлов - Доля казачья

— Я верю тебе, Бодров, ты заслужил награду, — говорит Шохирев. — Я бы тоже раненого не стал добивать и то правда!

И уже не оставалось на его лице следа от иронии, что была вначале. Человечный он: вот и разобрались мы!

А потом, предали нас наши генералы. И мы, в конечном итоге, все пошли в японский плен. Все израненные и контуженные, в жестоких боях с японцами. А генералы наши, которые подписали договор о поражении русской армии, поехали к самому японскому Микадо: деньги за предательство да награды получать.

Но многие офицеры предпочли плен и не склонились перед силой денег. Ушли в плен вместе со своими солдатами. Таким и был Семихватов Борис Валерьевич.

— Стар я, чтобы свой казачий род позорить. Я в плен не сдавался и Россию не позорил, и это для меня самое главное.

И от боли сузились его глаза:

— Я всегда казаком был! Казаком и останусь!

Так и умер он на чужбине и на его аккуратной могилке, на мраморе, всегда цветы лежат. Кто их кладёт туда, никто не знает, а история о том умалчивает.

Шли казаки сплавом по Амуру на своих плотах да лодках и с ними Василий Иванович Бодров со своей семьёй. И порой невольная мысль холодила сознание казаков: кому всё это надо? Тут смерть за каждым деревом прячется и следит за тобой, как за своей добычей. И красоты всей не надо, жизнь ведь одна! И зачем же её так неразумно транжирить.

Но тут бунтует непокорная душа казака — так было из века в век — шёл казак навстречу своей погибели с Божьим именем на устах и жив оставался! Хранил его Господь Бог, как сына родного. Ведь, делал он Божье дело, по сыновьи, без ропота. И хранил его Отец для дел больших и ратных. Только казачеству под силу было сломить силу великую басурманскую и веру свою утвердить не силой, а славой своей.

Вот и поп Никодим с ними в этом походе великом. Ведь ему-то и дома, в казачьей станице, в Забайкалье, дел нашлось бы. И его, никто бы не осудил за то, что остался там. Но этот поп, ещё тот поп! Его казаки так и прозвали Семижильным, что вскоре и стало ему вроде фамилии: Семижильный и Семижильный! — один он такой был!

Не ведал он страха никакого, даже великого, не то что малого. И в поле мог работать за троих. И везде он был первым.

— Так Господь Бог велел, — усмехается Семижильный.

И роста великого и силы был поп необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли и бросал, что снопы в разные стороны.

— Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!

И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!

— Силён батюшка! — судачат так мужики, а попа трогать не смеют, нет на то воли Божьей.

Зато на празднике, где стенка казаков шла на стенку, тут уж и попу доставалось вволю. Наступал и его час расплаты. Было у него врагов тут немало, на поле битвы кулачной. И все они, волей или не волей, оказывались в сговоре, и уже скопом крушили попа Никодима. Синеглазого и седовласого богатыря, которому лет уже за сорок было.

На что тот никогда не обижался: и в кулачном и в ратном деле и в других делах он везде первым был.

— Грешен я, дети мои, и не жалейте меня, бейте! А завтра я вас учить буду уму разуму. Только и вы пощады не просите у меня. И у вас грехи есть. Отпущу я вам их! Вот так мы все свои грехи и спишем по-нашему, по-казачьи!

Так и бились они пока на ногах стояли. А упал человек и нельзя было его даже пальцем задеть — грех большой лежачего бить.

Утром матушка Ефросинья отпаивала своего батюшку квасом и примочки ему на разбитые места ставила. А тот весь, как баклажан синий!

— Когда же ты, старый, угомонишься? Прибьют ведь тебя мужики ненароком. Опостылел ты им.

— Неправда? — поднимался на ноги недобитый поп! — Неправду ты говоришь, матушка моя. Любят меня дети мои, и тому есть подтвержденье. Весь мой вид о том говорит, и тело моё от того торжествует сейчас, а не плачет! Любят меня! Особо казаки к моей необычной персоне со вниманием и уважением относятся, как и положено мне по иерархии нашей, и по сану своему. Не каждый поп и казак такой чести удостоен!

И тут же своим могучим басом ревёт, да так, что вороны на землю падают.

— Любите ли вы, казаки, своего отца Никодима, почудил я вчера, ох, и любо мне было!

И валит к нему народ со всех сторон и с ходу кланятся ему в ноги:

— Любим, батюшка наш, и здоровья тебе желаем! — так говорят ему казаки, которые его били вчера. — Ты нас прости грешных, за тебя только и молиться будем! Сил своих не рассчитали мы! Погорячились мы!

Доволен поп таким ответом. Ещё бы, каются его вчерашние враги, и ему есть, в чём покаяться перед ними:

— И вы простите меня, казаки добрые. Не прав был я, крепко учить вас вчера надо было, а сегодня поздно уже! Прощаю вас! До следующего раза казаки, други мои!

От такой исповеди у матушки Ефросиньи волосы на голове дыбом встают.

— Двадцать лет с ним мучаюсь, и сил моих нет никаких. Счастливые слёзы наворачиваются на её синие глаза:

— Один он такой чудной, да правильный. Добрый он, и лучше всех на свете!

Смеются их дети, а их пять душ:

— Чудят родители наши, ох чудят старики!

И иноверцы в нём души не чаяли. При виде такого огромного попа они сразу же молча падали к его ногам, и с упоением целовали крест и крестились, как умели.

— Царь наш батюшка! Сам к нам в гости пожаловал. Гость дорогой!

Сначала за царя его принимали, а потом уже так и прижилось. Добрые охотники тащили все самое последнее, что у них есть, такому желанному гостю.

Нищета гольдов так крепко брала за душу казаков, что у тех и слёзы порой на глаза наворачивались. Трудно им было представить, что у целого народа почти ничего нет. Всё при себе, всё на голом теле, шкуры одни на собственной шкуре! Как так можно жить — уму непостижимо?

А они живут, да ещё маньчжурским торговцам дань платят. И шаманы неплохо живут, по крайней мере, не бедствуют, как остальные гольды.

Взял поп Никодим шаманский бубен в свои огромные руки, повертел его. И отдал распластанному от страха, на земле шаману:

— Русские надолго сюда пришли — навсегда! И ты расскажи своим людям, что они вам вреда чинить не будут. А от маньчжуров вас казаки оградят, руки им укоротят, вот так! И по локоть показал им Семижильный поп Никодим. — Вот так!

Шаман был не против русского царя-батюшки. А тем более в лице великана попа Никодима.

— Тот еще больше Никодима, настоящий амба, тигр — царь тайги! Могучий он!

И разнёс его бубен важную весть по всей тайге, до самого холодного моря. Поп Никодим наместник самого царя-батюшки. Будет здесь, у них исполнять царскую волю. И рубить всем маньчжурам-торговцам, за их обман…