Александр Западов - Забытая слава

— Скажи, любезный, — обратился к работнику Сумароков: он понял, что перед ним наборщик, — у кого бы мог я узнать…

Тот искоса глянул на офицера и кивнул головой в угол.

— Мы люди темные, — ответил он, и бойкость речи подчеркнула иронический смысл фразы. — Лучше у господина студента спросите, что вам надобно.

Сумароков подошел к угольному столику. Сидевший за ним человек повернул голову и встал. Сумароков невольно сделал шаг назад, когда перед ним вдруг выросла мощная фигура. Сдвинутый на затылок парик открывал высокий лоб, глаза смотрели ясно и весело, круглое лицо таило усмешку.

— Что вам угодно, господин? — звучным голосом спросил тот, кого наборщик назвал студентом.

— В листах «Санкт-Петербургских ведомостей», — сказал Сумароков, вытаскивая из кармана газету, — прочитал я оды и любопытен знать их сочинителя. Где бы мне о том сведать?

— А на что вам он? — строго спросил студент.

Сумароков на секунду задумался. Зачем ему сочинитель? Да уж не по делу государственному. А впрочем, почему бы и не государственному? Поэзия не забава, не прихоть, она исправляет нравы и, стало быть, отечеству полезна. Скрываться тут нечего.

— Я к стихам привержен, — сказал Сумароков, — и чаял с новым сочинителем о науке стихотворства побеседовать.

Студент будто ждал такого ответа.

— Что ж, извольте говорить. Эти оды мои, а зовусь я Михайлом Ломоносовым.

Сумароков назвал себя. Фамилии друг друга оба они слышали впервые.

— Радуюсь нашему знакомству, — сказал Ломоносов. — Выйдем на час. Корректура обождет. Слышь, Сидоров, — предупредил он наборщика, — следующий оттиск положи на стол, я не замешкаюсь.

Он взял кафтан, висевший на стене, натянул его и шагнул к двери.

— Обедать рано, — сказал Ломоносов, когда они вышли на улицу, — мы на бережку посидим.

Вид Невы пробудил у Сумарокова память о корпусе. Он посмотрел в сторону меншиковского дворца.

— Восемь лет я в этих местах прожил, — промолвил он, — когда учился в Шляхетном корпусе.

— А я по Неве пять лет назад в Германию уплыл, только этим летом домой возвратился, — ответил Ломоносов.

— Вы академический студент?

— Был студентом, а теперь невесть кто, — сказал Ломоносов. — Ученье свое кончил, ожидаю, куда назначат господа академики. Пока же приказано обретаться при газете «Санкт-Петербургские ведомости». Перевожу статьи для «Примечаний на Ведомости», корректуры читаю. Оклада не положено, а с голоду умереть не дают, жалуют на пропитание.

Он подошел к вытащенной из воды лодке и сел на борт, упершись ногами в землю. Сумароков сделал то же.

По Неве бежали мелкие волны, вершинки их иногда курчавились белыми завитками. Против течения поднимался вельбот. Гребцы по команде рулевого высоко поднимали весла и без плеска опускали их в воду. Андреевский флаг — синий косой крест на белом поле — полоскался за кормой.

— Хорошо гребут, — заметил Ломоносов. — Раз-два… Раз-два…

Сумароков удивленно посмотрел на него. Воды он не любил.

— Я на Северной Двине вырос, по Белому морю хаживал, — пояснил Ломоносов. — Сам к веслам привык, и глядеть на гребцов приятно.

Он рассказал Сумарокову, что из-под города Архангельского пришел в Москву, учился в Славяно-греко-латинской академии, был потом переведен в академический университет в Петербурге и оттуда послан за границу. Прошел курс наук — метафизику, химию, горное дело, металлургию, вернулся, а работы не дают.

— Вы оды пишете, — сказал Сумароков.

— Стихи стихами, — возразил Ломоносов, — а мне и другое надобно. Руду искать, металлы плавить. Земные недра у нас богаты, а что мы о них знаем?

Сумароков никогда не думал о земных недрах. Ломоносов сочинял стихи — это было главное в новом знакомом.

— Ваши оды от стихов Василия Кирилловича Тредиаковского весьма отличаются, — сказал он. — Вы не так слагаете стопы, как он в своем трактате предписывает.

— Книжица его «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» мне известна, и творения читать приходилось. Господин Тредиаковский человек ученый, однако я с ним не во всем согласен, о чем и в Академию наук посылал извещение.

— Что же вы опровергаете? — спросил Сумароков.

— В письме моем определил я основания, на каких российское стихотворство должно быть утверждено. И главнейшее — то, что стихи нам надлежит сочинять по природному нашего языка свойству, а того, что ему несвойственно, из других языков не вносить.

Ломоносов объяснил, что по-русски вовсе не нужно составлять строки из одинакового числа слогов с рифмой на конце, чтобы вышли стихи, как пишут обычно, последуя польским образцам. Секрет заключен в том, что надо соразмерять стопы — сочетания двух или трех ударных и неударных слогов, русский язык очень к тому удобен. Тредиаковский это понял, но ввел один лишь хорей — двусложную стопу с первым ударным слогом: «чувство в нас одно зря на тя дивится». Рифму на старый манер он оставил только женскую: «приятна — внятна».

— Такие правила, — продолжал Ломоносов, — столь нашему языку непригодны, как будто кто велел здоровому человеку на одной ноге скакать, вместо того чтобы двумя ходить. Рифмы могут быть мужские, женские и три слога в себе имеющие: «победителю — возбудителю». Хорей — стопа красивая, но кроме него умыслил я стихи составлять из иных стоп — ямба, анапеста, дактиля. Чистые ямбические стихи сочинять хотя и трудновато, однако они, поднимался тихо вверх, материи благородство, великолепие и высоту умножают.

Он читал свою оду строфу за строфой. Сумароков слушал, как зачарованный.

— Отменные стихи, — сказал он, когда Ломоносов остановился. — Я не видал их в печати.

— Эту оду сочинил я в позапрошлом году на взятие крепости Хотин, послал при письме в Академию, но господин Тредиаковский не согласился с моими правилами российского стихотворства, и ода света не увидела. Да полно мне ворчать, — оборвал себя Ломоносов, — теперь вы расскажите, стихи почитайте.

Сумароков смутился.

— Я вас повеселить не сумею, — сказал он. — Служу я у графа Головкина в канцелярии, ничем еще себя не ознаменовал. В бытность свою кадетом писывал оды, но теперь вижу, что правил не знал, не тем путем следовал, каким надобно. Песни сочиняю, да это что ж…

— Ямб, ямб, — сказал Ломоносов, — в нем вся сила. Это стих героический, он создан для оды и свойству нашего языка кругом отвечает.

Ломоносов встал.

— Надобно кончать корректуру, наборщики ждут. Прощайте покуда, господин Сумароков. Теперь будем встречаться. Заходите ко мне в академический дом, что на Второй линии, за Малым проспектом. Хоть и бедно покамест живу, а товарища встретить сумею.