Александр Западов - Забытая слава

Сумароков пожал крепкую, широкую ладонь нового знакомца и пошел берегом к перевозу. В ушах его звенели ямбы хотинской оды.

— Как служишь, Александр? — спросил Сумарокова отец в один из осенних дней 1741 года. — Что-то не слышу я о твоих в головкинском доме успехах.

Сумароков молчал. Он не сделал ничего, что могло бы заслужить одобрение Петра Панкратьевича. Ведь не сказать же о том, что сочиняет песни и многими они одобряются…

— Я думаю, — продолжал отец, — что у графа Головкина ты свой карьер не сделаешь. Надобно подумать о переводе. Жаль, в строй не хочешь, дельные офицеры вот как нужны. Война со шведами изрядных командиров требует.

— Как ваша воля, батюшка, — отвечал Сумароков. — Я теперь, пожалуй, куда хочешь пойду, только б подьячими вокруг не воняло. Истребил бы я все это крапивное семя…

— Экая горячка! — нетерпеливо прервал Петр Панкратьевич. — Бирона изжили, а от главной напасти не избавились. Вместо одних немцев другие повылезли, и цесаревна Елизавета у них в немилости. Долго ль будем сносить поругание крови Петровой?

Сумароков знал, что, подобно отцу, так думают в Петербурге многие — и сенаторы, и офицеры, и гвардейские солдаты. Сам он держался тех же мыслей, но в доме Головкина о них лучше было помалкивать.

— Что же, батюшка, — нерешительно сказал он, — разве гвардия прежнюю силу потеряла?

Петр Панкратьевич покачал головой.

— Гвардия сильна, — сказал он, — но в нынешних конъюнктурах надобен союз с европейскими государями, а у цесаревны лишь недавно с ними альянс обозначился. Маркиз Шетарди большую хитрость имеет, однако и наш брат русак смекалкой силен.

Разговор этот запомнился Сумарокову, но гораздо позже он понял, что отец знал куда больше, чем говорил, и смог представить себе картину стремительно развернувшихся событий.

Посол Франции маркиз Шетарди приехал в Россию затем, чтобы заставить ее правительство изменить политику, уничтожить австрийское влияние и насадить французское. Если русские министры оказались бы не согласны, Шетарди имел поручение во имя интересов Франции сменить русское правительство, только и всего! Иностранные дипломаты называли Россию младенцем и думали, что могут распоряжаться в стране как угодно.

Однако австрийские связи России разрушить было трудно. Они еще сильнее укрепились после того, как племянница Анны Ивановны, дочь ее сестры Екатерины Анна Леопольдовна Мекленбургская, была выдана замуж за принца Антона-Ульриха Брауншвейгского. Немцы — то есть курляндцы, голштинцы, пруссаки, датчане, ливонцы, вестфальцы — были по-прежнему сильны при русском дворе, и не ожидалось, что они собираются дать дорогу французам.

Маркизу Шетарди предписывалось узнавать о состоянии умов в России, посчитать число огорченных правлением Анны Ивановны и Бирона, взвесить шансы цесаревны Елизаветы и потихоньку расширять недовольство, подтачивая доверие к правительству. Обязанности для посланника не совсем официальные, но уж очень хотелось французскому королю Людовику XV усилить свои позиции в Европе и поссорить Россию с Австрией. Его эмиссары отчаянно интриговали и в Швеции, настраивая ее против восточного соседа.

Шетарди были нужны переводчики для разговоров с императрицей и Бироном — во дворце пользовались немецким языком — и с русскими вельможами. На родном языке маркиза объяснялся с ним только князь Куракин. Зато врач Елизаветы Лесток оказался чрезвычайно полезен — и по-французски говорит, и к цесаревне близок, а это самое главное. Шетарди понял, что ее любят как дочь Петра I, угнетаемую немцами. Она популярна в гвардии, крестит детей у солдат, раздает деньги, дом ее — Смольный двор — рядом с избами гвардейцев. За ней пойдут.

Об этом знал и шведский посланник Нолькен. Ему также хотелось переменить правительство в России. Нужны были царь или царица — это безразлично, — которые могли возвратить Швеции земли, утерянные ею в ходе Северной войны. Посланник держал сто тысяч талеров для любого кандидата на русский трон при условии, что получит от него письменное обязательство вернуть Швеции все отнятое Петром. Эту ловушку Нолькен расставил и Елизавете. Деньги она взять желала, но расписку дать отказывалась.

В июне 1741 года Швеция объявила России войну. Нолькен и Шетарди с двух сторон побуждали Елизавету скорее свергать правительство Анны Леопольдовны. Они опасались, что их заговорщицкие связи с цесаревной будут раскрыты.

Елизавета слушала соблазнителей молча. Она продолжала быть осторожной и не брала на себя никаких обещаний.

Когда гвардия собралась в поход против шведов, Елизавета приказала каждому солдату выдать по пять рублей. Деньги вышли большие, она одолжила жалованье у своих придворных, продала драгоценности — в такие дни надо быть щедрою. Но деньги были нужны и на дальнейшее, и потому Елизавета попросила их у Шетарди. Маркиз сочувствовал, однако денег крупных не имел, разрешения французского двора тоже и передал цесаревне только две тысячи червонных. За эту сумму посол требовал от нее решительных поступков.

— Действия моих приверженцев, — снова отвечала Елизавета, — будут безуспешными до тех пор, пока со стороны шведов не будет исполнено все, что обещано. Где герцог Голштинский? Он дома, а не при шведской армии. Где манифест о том, что шведы идут помогать потомству Петра Великого?

— Я могу успокоить наше высочество, — сказал Шетарди, — вот манифест шведского главнокомандующего графа Левенгаупта.

Елизавета схватила бумагу, поданную ей французом.

В манифесте Левенгаупт с похвалой отзывался о русской нации и писал, что его армия вступила в пределы России затем, чтобы исправить несчастья, причиненные Швеции не Россией, нет, а ее иноземными министрами. От этих министров несносное иго испытывают и русские люди — сколько из них потеряли собственность, свободу и жизнь! А ныне шведский король хочет избавить достохвальную русскую нацию от тирании бесчеловечных чужеземцев и предоставить ей возможность избрать новое правительство, которое всем даст право пользоваться спасительной безопасностью и хранить со шведами доброе соседство. Поэтому русские должны соединяться со шведской армией, вместе идти против Анны Леопольдовны и ожидать от шведского короля всякой себе помощи и обороны.

Елизавета Петровна обрадовалась манифесту. Она желала царствовать, но мысль о перевороте ее страшила. Рядом не было человека, который, подобно Миниху, мог бы взять на себя арест правительства и передачу власти новой владетельнице, сама же она в таких делах опыта не имела.