Александр Западов - Забытая слава

Труппа придворных служителей показала императрице свое искусство, но одобрения не получила. Тем временем стало известно, что в городе Ярославле купеческий сын Федор Волков с товарищами ставит спектакли, которые от зрителей очень похваляются.

В начале января 1752 года был подписан указ о вызове ярославских комедиантов в Петербург, и за ними с великим поспешением выехал гвардейский офицер.

Сумароков неодобрительно отнесся к этой затее. Он подозревал тут происки своих врагов и завистников. Их набиралось достаточно. Славу кадетский театр получил немалую, и Сумароков связывал ее со своим талантом. Он писал пьесы, учил актеров, и спектакли теперь не уступали тем, что играли иностранные гастролеры.

Правда, кадеты кончали корпус, уезжали служить, это народ для театра временный. Но есть придворные певчие. Если с ними заняться, выйдут заправские актеры. Зачем же нужны молодцы из ярославской провинции?

Между тем Федор Волков с братией прибыл в Петербург.

Сумароков узнал, что он из купцов, владел серным и купоросным заводами, но торговлю бросил, ибо всей душой пристрастился к театру. Живал в Москве, когда учился, видывал итальянские спектакли и пьесы, что разыгрывали в частных домах любители из простого люда — типографские рабочие, бывшие семинаристы, подьячие — на святках и масленице. И сцена его увлекла.

Ярославцы сначала в помещении немецкой труппы на Большой Морской показали трагедию Сумарокова «Хорев». Автор остался доволен выбором пьесы, но игру осудил: она была природной, без школы, без умения важно и напевно произносить стихи.

Потом приезжих комедиантов пригласили во дворец. В великий пост светские пьесы играть было нельзя, и Волков поставил церковную — «О покаянии грешного человека».

Актеры перепугались, выступая перед императрицей, повесть о кающемся грешнике показалась длинной и скучной. Спектакль не понравился, и ярославцев приказали отправить домой.

Сумароков был отчасти рад этой неудаче, но похлопотал о том, чтобы отпускать не всех провинциальных комедиантов. Были оставлены Федор Волков, его брат Григорий, Иван Дмитревский, Яков Шумский и Алексей Попов. Одних раньше, других позже определили в Шляхетный корпус — образовать ум, навести петербургский блеск. Туда же зачислили и семерых придворных певчих.

Не сразу строилась Москва. Сумароков исподволь набирал и готовил будущих российских актеров.

Екатерина Алексеевна очень внимательно присматривалась к людям. Она старалась искать сочувствия. Камергер молодого двора Сергей Салтыков стал ее ближайшим другом. Екатерина полюбила и перестала тяготиться соседством неприятного мужа. Петр Федорович кое-что замечал, но больше помалкивал. Императрица требовала наследника, а он знал, что помочь тут не может.

Имя Сумарокова приобретало известность. Екатерина бывала в кадетском театре и думала, что образ мыслей автора трагедий ей открылся. Она не считала поэтов серьезными людьми, но и от них желала иметь пользу. Сумароков служил у Разумовского и тем более мог пригодиться.

На одном из придворных маскарадов Екатерина в перерыве между танцами подошла к Сумарокову.

Расшитый золотом кафтан и панталоны с чулками составляли ее костюм, голову покрывал пудреный парик, под которым прятались длинные косы. Маскарад был превращенным, какие нравилось устраивать Елизавете Петровне. Для них кавалеры переодевались в женское платье, а дамы — в мужское. Говорили, что императрица любит такую забаву потому, что не боится показать свои стройные ноги и не ожидает увидеть в дворцовой зале соперницу.

Сумароков был редким гостем на балах. Корпусные уроки менуэта давно забылись, танцы он презирал, но обязанности службы требовали иногда, чтобы он сопровождал Разумовского.

Фаворит играл в карты, благодушно посматривая на окружающих. Дежурный адъютант, стоя за его стулом, держал в руках кожаный кошелек с червонцами.

— Господин Сумароков, — сказала Екатерина, — улыбаясь, — я вижу, вы скучаете. Я тоже. Почему бы нам не поскучать вместе?

Она потянула Сумарокова за рукав к нише окна, скрытого шелковой гардиной, колыхавшейся от ветра. Небрежно прилаженная рама пропускала осенний холод.

— Ваше высочество, я чту за честь, — бормотал Сумароков, по приглашению Екатерины усаживаясь рядом с нею.

Забыв этикет, он оглядывал свою собеседницу. Что ни говори, великая княгиня приятная и просвещённая женщина. С ней Сумароков мог рассуждать о том, что его занимало, и, казалось, встречал дружеский отклик. Алексей и Кирилл Разумовские, Шуваловы — Иван, Петр и Александр, Бестужевы, Воронцовы, Гендриковы и прочие вельможные семьи, с кем Сумароков почти ежедневно сталкивался по службе, — разве кому-нибудь было дело до того, что пишет генеральс-адъютант в ранге майорском Сумароков и что он думает о судьбах российского театра? Императрица совсем ни во что не вникает, танцует, молится, каждый день примеряет новые платья и с величайшей неохотой подписывает порой бумаги. Не отцовский склад, что и говорить. Великая же княгиня…

А великая княгиня между тем окончательно обдумала свою стратагему и предприняла обходное движение по правилам военной науки. И в ней она была сведуща, ибо запоминала команды, что выкрикивал ее муж, переставляя фарфоровых солдат на столах своего кабинета, а лучше сказать — игральной комнаты.

— Смотрите, какой билетец я сейчас получила, — молвила Екатерина, показывая маленький бумажный листок с печатным текстом:

Билетцы с двустишиями на любовные темы были модной игрой. Ими обменивались на балах, выбирая подходящие строки. Сумароков сочинил множество билетцев, их печатали в Петербурге и переписывали в провинции.

— Я догадываюсь, кто прислал мне эти стихи, — продолжала Екатерина. — А что вы посоветуете ответить моему корреспонденту? Найдите здесь.

Она отдала Сумарокову пачку билетцев. Перебирая листки, он угадывал и вспоминал каждый стих, нарочно сочиненный им для игры или взятый из его трагедий, не зная, что выбрать. Наконец он усмехнулся и подал Екатерине билетец:

— Фу, как нехорошо! — засмеялась она. — Нельзя так грубо разговаривать с влюбленными. Под вашей командой я растеряю кавалеров, а их у меня и так очень мало.

— Больше, чем достаточно, ваше высочество, — галантно поправил Сумароков. — А если угодно читать мою речь, она в этом листке.