Александр Западов - Забытая слава

Он продолжал томиться в Шлиссельбурге, и само его существование составляло для Екатерины угрозу.

Василий Мирович был подпоручик Смоленского пехотного полка. Дед его вместе с гетманом Мазепой бежал в Турцию. Мирович вырос в бедности. Он хлопотал о возвращении родовых маетностей, дело тянулось бесконечно. Ожидая указа, он должен был из офицерского жалованья кормить сестер и мать.

Смоленский полк стоял в шлиссельбургском форштадте. Солдаты несли караульную службу. Мирович ходил с ними в наряд, свободные же дни лежал на постели, соображая, как разбогатеть и сделать карьеру.

Однажды Мирович узнал, что в крепости есть тайная внутренняя тюрьма и там под неусыпным надзором заключен законный русский император Иоанн VI, Иван Антонович.

Мирович слыхал, как в России вступают на трон. Рота гренадер могла сменять и ставить монархов. Не пришел ли теперь его час схватить Фортуну за чуб? Чем дольше он думал, тем сильнее убеждался в том, что только освобождением Ивана может поправить он свои дела и вернуть семье былое богатство.

В ночь на пятое июля 1764 года Мирович скомандовал солдатам: «В ружье!» — и повел их на каземат Ивана Антоновича. Часовые открыли огонь. Офицеры Власьев и Чекин, услышав стрельбу, исполнили инструкцию Екатерины и закололи арестанта. С его смертью кончалась надоевшая секретная служба, и потому они поторопились убийством.

Увидев, что Иван мертв, Мирович покорно дал себя арестовать. Ставка была бита, оставалось расплатиться по крупному счету жизнью.

На следствии выяснилось, что Мирович помощников не имел. Освободив пленника, он привез бы его в Петербург. Что будет дальше — рисовалось ему в общих чертах: мол, сбегутся солдаты, присягнут законному государю Иоанну VI, петербургские обыватели их поддержат и новый царь займет свое место во дворце, свободном от хозяйки, потому что Екатерина в это время находилась в Риге.

Императрицу сразу известили о бунте Мировича, и она возвратилась в Петербург, чтобы поторопить следствие и предупредить неприятные разговоры в публике и за границей.

Ей сразу стало спокойнее. Вероятный претендент был уничтожен. И, подписывая смертный, приговор Мировичу, Екатерина слегка пожалела беднягу.

На зимнего Николу в Петербург к Сумарокову пришел обоз, отправленный Петром Панкратьевичем, — пять крестьянских саней, нагруженных крупой, солониной, грибами и прочей снедью. Дворовые окружили возчиков, расспрашивая их о московских новостях, Иоганна распоряжалась приемкой добра, Сумароков же, щурясь из окна, пытался распознать Веру среди заиндевевших фигур в тулупах и катанках.

Лишь вечером, едучи с Прохором во дворец, Сумароков узнал от кучера, что из Москвы прибыла дочь и что барыня определила ее пожить вместе с отцом в каморке при конюшне. Надолго ли приехала, сказано не было. Петр Панкратьевич в письме с реестром припасов о Вере не упоминал.

На спектакле французской труппы Сумароков рассеянно смотрел мольеровскую «Школу мужей», в антракте, здороваясь со знакомыми, нарочито повернулся спиной, когда увидел графа Сиверса, и, едва опустили занавес, поскакал домой. Нужно было получше устроить Веру, и он обдумывал, что можно сказать Иоганне.

Жена ездила навещать родственников, как объяснила она, — семейство Балк множилось в Петербурге, выходцы из Германии продолжали вступать в русскую службу, — и возвратилась поздно. А может, она была не там, где сказала? Сумароков не старался узнать истинные причины ее частых отлучек. Супружеская верность выходила из моды, и рогатый муж сделался героем эпиграмм и басен. «Маханье» — флирт, ухаживание за девушками и чужими женами — благодушно признавалось в обществе необходимой забавой молодежи. Сумароков сказал об этом в своих эпиграммах, разошедшихся по городу:

Он писал о дерзкой жене и обманутом муже:

Сумароков припомнил еще одну свою эпиграмму. Женитьба в ней рассмотрена со всех сторон, и конечный вывод, вероятно, неизбежен:

Сам он таким советом в свое время не воспользовался. Жалеть ли об этом? Нет, он был счастлив, — пусть недолго, он отец двух дочерей, но только дети ныне связывают его с Иоганной…

Сумароков спросил у жены о московском обозе. Иоганна похвалила присланную отцом солонину и пожаловалась на затхлость гречневой крупы. Потом будто ненароком сказала:

— К Прохору-кучеру отпустили дочку. Девка молодая, сильная. Пусть помогает отцу на дворе и в конюшне.

— У батюшки она жила в доме, — возразил Сумароков, — и матушка доверяла ей все хозяйство. Нам такой человек не меньше надобен. Ты часто в отъезде…

Иоганна отлично разглядела Веру и поняла, что справку свою Сумароков дал не случайно. Он знает девку, видел ее в Москве, — может быть, выписал нарочно? Но тогда спокойнее, если она будет всегда на глазах, — удобнее наблюдать за ней и за мужем…

— Пожалуй, — согласилась Иоганна. — Возьмем ее — как это назвать? — в ключницы.

— У нас ничего не заперто, — засмеялся Сумароков, довольный, что судьба Веры меняется. — Старые ключи, что от батюшки переданы, растерялись, а других не заказывали. Но это неважно. Приставь ее к белью и припасам.

Он велел кликнуть Веру и ушел к себе. Иоганна долго наставляла девушку, критическим взглядом оценивая нежданную помощницу. Красива и знает об этом, но держится скромно, воли ей старики не давали. «И здесь не увидит», — подумала Иоганна, кончая разговор.

Вера была расторопна и понятлива, она сняла с Иоганны хозяйственные заботы, и сделала это незаметно. Вовремя готовился завтрак, подавался обед, лакеи выглядели опрятнее, вино, чай, сахар не переводились. Но Иоганна проявляла недовольство и не скупилась на брань и выговоры.

Несправедливость жены побуждала Сумарокова усиливать свое внимание к девушке. Она была благодарна ему, ибо нуждалась в заступнике. Наверное, можно бы проситься обратно в Москву, чтобы не слышать попреков Иоганны, но странное дело — ей было жаль оставить барина одного. Вера знала, что ему приятны ее заботы. Он меньше пил, сочинял комедии, бывал на людях, стал спокойнее.