Александр Западов - Забытая слава

— Ваше сиятельство, — говорил Фонвизин, — для меня ничего лестнее быть не может, чем такое ваше одобрение.

— Это в наших нравах первая комедия, — продолжал Панин, — и я удивляюсь вашему искусству — как вы, заставя говорить такую дурищу пять актов, сделали, однако, роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать. Советую вам не оставлять вашего дарования.

Фонвизин благодарил графа, был приглашен прочитать комедию у него, затем у брата его Петра Ивановича, потом его позвали к Захару Чернышову, к Александру Строганову — каждый день он был куда-то зван обедать, и всюду «Бригадир» принимался отменно хорошо.

Читал он на разные голоса и, обладая способностью подражать выговору знакомых, а проще сказать — передразнивать, после пьесы устраивал дивертисмент: показывал кого-нибудь из бывавших в том доме людей. Чаще всего Фонвизин изображал Сумарокова, говорил его голосом и притом именно то, что мог бы сказать по каждому поводу сам поэт. Он остро схватывал смешное в людях, и Сумароков невольно снабжал его материалом для многих сценок.

Однако эти представления разыгрывались без Сумарокова. Фонвизин знал горячий характер своего героя и прямых столкновений с ним избегал. Сумароков слышал, что молодой человек в домах Панина, Чернышовых, Воронцовых его копирует, посердился и отстал.

«Бригадир» ему очень понравился и заставил подумать о том, что русские нравы в самом деле занимают зрителей и что картины их помогли автору провести его идею о пользе воспитания, о том, сколь смешны молодые дворяне, без ума увлеченные подражанием французам.

«Тело мое родилось в России, а дух принадлежит короне французской», — повторял Сумароков реплику Иванушки и улыбался, вспоминая чтение Фонвизина.

Поздней осенью того же года Сумароков принял участие в конкурсе на решение задачи, предложенной Вольным экономическим обществом.

Это общество было учреждено год назад для распространения в народе, — как говорилось в утвержденном императрицею уставе, — полезных и нужных к земледелию и домостроительству знаний. Президентом его избрали Адама Васильевича Олсуфьева, и через него Сумароков уведомлялся о происходящих на заседаниях разговорах. Участвовали в них сановные люди — граф Григорий Орлов, граф Роман Воронцов, Иван Чернышов, Григорий Теплов и многие другие. Общество собирало сведения о хозяйственном состоянии русских губерний, следило за экономией в иностранных государствах.

Императрица Екатерина поручила обществу собрать мнения о собственности крестьян: полезно ли мужику обладать землей или ему владеть только движимым имуществом?

И как далеко его права на то и на другое простираться могут?

За наилучший ответ объявили премию — тысячу червонных.

Конкурсный срок истекал через год, но Сумароков, едва услышав о задаче, поставленной обществом, немедленно послал свое письменное возражение. О каком крестьянине идет речь, спрашивал он, — крепостном или свободном? А если о первом, то прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода?

Сумароков искренне считал, что крестьянам за хорошим помещиком живется удобнее, чем на воле, и затруднение состоит только в том, чтобы научить всех дворян быть разумными начальниками, их воспитать и просветить… Во имя этой цели он и трудился.

Разумеется, канарейке лучше жить без клетки, а собаке не сидеть на цепи, но тогда — одна улетит, другая будет грызть людей. Как же примирить общественные противоречия?

На этот вопрос Сумароков ответить не мог и предпочитал оставить все по-старому. Он полагал, что интересы русского дворянства совпадают с интересами государства и направлены они к достижению общего благоденствия. Земли в России — жалованные, наследственные, купленные — принадлежат дворянам. Что же останется у членов этого сословия, если они лишатся мужиков и земли? Ничего! Не уцелеет тогда и государство. Свобода крестьянская не только обществу вредна, но и пагубна, заключал Сумароков, — а почему пагубна, того и толковать не надлежит.

Тут он поставил точку в своем письме, находя, что высказался достаточно ясно. Впрочем, вельможные члены Вольного экономического общества пуще всего боялись крестьянской вольности и разговоры о ней вели не всерьез.

А крестьяне проклинали барщину и точили топоры на господ.

Они ждали случая и часа.

Каждое утро, выпив чашку кофе, Екатерина Алексеевна садилась писать.

Водить пером по бумаге она очень любила, писала охотно и чрезвычайно много, не задумываясь над фразой. Что не так — исправят секретари, известные знатоки российского диалекта.

Несколько месяцев прошло в ежедневных трудах. Императрица сочиняла Наказ для Комиссии по составлению новых законов. О созыве такой Комиссии было сообщено всем европейским корреспондентам, и в ответных письмах Екатерина читала льстивые похвалы своему законодательному усердию.

Сочинять Наказ было нетрудно. Екатерина, выбрав книгу, пригодную для творческого освоения, выписывала из нее, что понравится, иногда целиком страницами, чаще с переделками. Она приспосабливала текст оригинала к своему пониманию вопроса, подгоняла его к русским условиям. При такой системе императрица смогла заимствовать куски даже из статей знаменитой Энциклопедии французских просветителей, переправив их так, что от авторских мыслей в ее изложении ничего не оставалось.

Изрядно попользовалась Екатерина книгой Монтескье «Дух законов» — с нее начала свой Наказ и не постеснялась обобрать французского писателя дочиста. Около трехсот параграфов — половину своего Наказа — взяла царица у Монтескье.

Потом Екатерина подвинула к себе книгу итальянского юриста Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Перелистала, составила конспект — и поместила написанное в Наказ под именем десятой главы. «О обряде криминального суда». Текст Беккариа было легко переписывать, не изменяя, и потому глава получилась весьма длинная.

Затем наступила очередь немецкого законоведа Бильфельда, а за ним других, менее известных, авторов. Одну за другой императрица добавляла к Наказу главы «О дворянстве», «О среднем роде людей», «О воспитании», «О городах» — и после того сочла свою работу законченной.

Теперь нужно было составить общее впечатление о Наказе и собрать отзывы первых читателей, ожидалось — восторженные. Екатерина отличалась склонностью к лести и жаждала одобрения своих литературных трудов.

Секретари отредактировали полуграмотный русский оригинал императрицы и отдали переписать несколько экземпляров Наказа. Екатерина распорядилась, кому послать рукопись для чтения, и торопила рецензентов. К списку их позже она прибавила имя Сумарокова. Пусть узнает о новом таланте монархини. Не каждый мужчина-царь способен ведь писать законы, а о прежде бывших русских государынях что ж и говорить!