Александр Западов - Забытая слава

— Александр Петрович! — сказала Вера. — Отпустите меня, я слышу — Настенька плачет.

— Погоди, — попросил Сумароков. — Я дальше почитаю.

— Настенька плачет, — умоляюще повторила Вера.

— Ну, иди, дура! — сердито сказал Сумароков и продолжал читать про себя, взмахивая рукой в такт стихам шестистопного ямба.

Комедии Вера слушала охотнее и много смеялась, когда Сумароков читал «Лихоимца». В фигуре жадного ростовщика она узнавала Аркадия Бутурлина. Так же как и Бутурлин, Кащей по скупости не давал своим дворовым людям дров и посылал их добывать топливо где сумеют — бить баржи на Москве-реке или воровать. В пьесе встретились знакомые Вере по жизни в московском доме ругательные выкрики Бутурлина:

« Клара . А наш Кащей называет падлостью слуг своих.

Пасквин . Разве подлостью?

Клара . Нет, падлостью, думая, что слово это от «падать» началось и что слуги его и всех господ люди самые презренные и что в них не такие души, как у господ, и всегда кричит: «Хамово колено! Злодеи мои! Враги мои!» Вот как он домочадцев своих называет.

Пасквин . Крестьяне или земледельцы степенью еще и нас ниже, однако не знаю, за что бы их называть подлыми, или, по его, падлыми людьми: я думаю, что земледелец почтеннее лихоимца».

Сочинения Сумарокова печатались за счет кабинета императрицы, но теперь они проходили предварительную цензуру. Их читали секретари, а иногда и сама Екатерина. Комедия «Лихоимец» вызвала замечания государыни, высказанные в вежливой, но решительной форме. Некоторые слова показались ей неблагопристойными, зазорными, упоминание о Комиссии Нового уложения — неуместным и соблазнительным. Сумароков не знал, что императрица, недовольная слишком свободными разговорами в Комиссии, велела убрать подальше печатные экземпляры Наказа и не давать его для чтения никому. Она опасалась, что либеральные фразы, проскочившие на страницы ее сочинения, внесут сумятицу в слабые головы неосторожных читателей.

Секретарь императрицы Григорий Васильевич Козицкий, давний знакомец Сумарокова, прислал ему полные фальшивой скромности «Примечания безграмотной на подчерченные места комедии «Лихоимец». Сумароков читал их, сравнивая с текстом пьесы, и восклицал, обращаясь к Вере:

— Смотри, что пишет: «Кажется и сие можно выставить, так как не у места сказанное…» Выставить, то есть вычеркнуть. И писать-то не умеет, а меня учит! По-твоему, не у места, а по-моему, в самый раз. Меня безбожником считает, а за что? В комедии сказано: «И лучше мне быть в закуте господином, нежели в соборной церкви туфлями вселенского патриарха». Государыня пишет: «Не лучше ли шутку другую вздумать, а о соборной церкви и вселенских патриархах на театре с презрением не упоминать». И слова: «Уж с вами до второго Христова не увижуся пришествия» — указала исключить. Каково это мне, Вера!

Вера, занятая вязанием, промолчала.

— Ты не слышишь, как меня государыня аттестует неверующим? — спросил Сумароков.

— Слышу, Александр Петрович, — ответила Вера и с неожиданной смелостью прибавила. — Но ведь, вы на самом деле в шутку говорите о святой церкви и о Христовом пришествии. Для чего же так поступать, строить насмешки и вводить зрителей в сумнительство о боге?

— Ты тоже ничего не понимаешь, — огорченно сказал Сумароков, — и я тебе объясню. Что бог есть, я в том нимало не сомневаюсь, видя его повсюду в естестве. Да и никто в этом из философов не сомневался ни в древней Греции, ни в древнем Риме, ни в нынешней Европе. И что души наши бессмертны, я тоже уверен. Но попы твердят зады и за каждую букву церковных книг держатся. А я смотрю философически и полагаю, что исчезание душ наших несходственно с милосердием всевышнего, а физически — ведь мертвое в живое и живое в мертвое преобращаться не может. Что же, значит, выходит, будто живность или души скота, рыб, птиц бессмертны? Я инако и не думаю.

— Ах, побойтесь бога, Александр Петрович! — вскрикнула Вера. — Страшно подумать, что вы говорите!

— Может сказать невежа, — повысил голос Сумароков, жестом как бы зачеркивая восклицание Веры, — что за рыбу и птицу Христос не умирал. Верно, — однако их праотцы и не согрешали! Да не только бессмертны душами воробей и червяк, — малейшая былинка душою бессмертна, яко и зверок едва помощию микроскопа являющийся взору нашему. От сочетания рождается человек, от сочетания и былинка. Где ж по кончине былинки будет душа ее? Этого я не знаю, как и о своей душе не ведаю. Оставим им переселение Пифагорово…

— Пифагорово! — в ужасе повторила Вера. — Грех на вашей душе, Александр Петрович, за такие слова!

Закрыв лицо руками, она, пошатываясь, вышла из комнаты.

Сумароков, увлеченный своими рассуждениями, не заметил ее ухода и продолжал умствовать:

— Разум наш не больше разумов других тварей, и преимуществуем мы перед ними не разумом, а просвещением оного. Может быть, между человеком просто и человеком в разуме расстояние больше, чем между человеком и ослом. Впрочем, у всех тварей есть разум, и все они логичествуют. Муха прочь летит от страха и соображает, что ежели не отлетит, то может худое ей последовать. Бабочка летит к огню, или не зная, или забыв, что он горяч. Видит только прелестное его сияние и летит не на смерть, а на забаву. Зрение, слух, обоняние, вкус и осязание имеют и муха и бабочка. Устрица и крапивный куст хотя не все чувства имеют, но можно ли их за это не считать животными? А между животного и одушевленного я различия не знаю.

Сумароков оглянулся вокруг и увидел, что собеседницы кет.

— Убежала-таки, — пробурчал он. — Боится философических рассуждений. Разум непросвещенный, что поделаешь… Но будем просвещать. Вера! Подай мне чего-нибудь кисленького!

Вера внесла поднос. Штоф был наполовину опорожнен еще за обедом.

Сумароков поболтал водку и взял с подноса хрустальный стакан.

Пьесы были написаны — трагедия «Вышеслав» и четыре комедии, отданы в печать, актеры готовили роли. Но директором театра Сумароков не стал. В июне 1768 года Екатерина поручила управление театром и придворной музыкой Ивану Перфильевичу Елагину, бывшему до того при ней секретарем по принятию прошений. Елагин был также назначен сенатором, а на его место в кабинет взят Григорий Васильевич Козицкий.

Сумароков дружил с Елагиным. Тот когда-то называл поэта своим учителем и в стихах заступался за него, нападая на Ломоносова. Однако оставаться только драматургом в чужом театре Сумароков не желал и не мог. По этому поводу говорено было много еще перед отставкой его из директоров, и служить при Елагине поставщиком репертуара Сумароков не собирался.

Театр в Петербурге ушел от него.

Но, может быть, остается Москва?