Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Как раз императрица заболела какою-то желудочною болезнью; черногорки тут как тут, её не покидают, устраняют горничных и сами добровольно принимают на себя эту неприятную в подобных болезнях обязанность. Таким образом они втираются в её фавор и делаются её первыми подругами. Покуда государь не разошёлся, это было не особенно заметно, но, по мере того, как он начал расходиться и императрица-мать начала терять своё влияние, влияние черногорок всё усиливалось и усиливалось.

Конечно, прежде всего явилось у них желание раздобыть побольше денег...»

Много говорилось о влиянии, о дурном влиянии императрицы на русскую политику. Но возможно также говорить, что это ничем не ограниченное русское самодержавие сформировало характер императрицы и закономерно толкало её на поддержку самых крайних и реакционных политических тенденций.

Витте продолжает снова и снова:

«Может быть, далее мне придётся говорить о черносотенном движении, которое сыграло уже громадную роль в нашей революции и анархии, но теперь должен оговориться тем, что партия эта сыграет ещё громадную роль в дальнейшем развитии анархии в России, так как в душе она пользуется полной симпатией государя, а в особенности несчастной для России императрицы и имеет свои положительные и симпатичные стороны. Эта партия в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична. Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство её вожаков — политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, тёмной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет собою дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из тёмной, дикой массы, вожаков — политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых — «не мы для народа, а народ для нашего чрева». К чести дворян, эти тайные черносотенники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дворянства. Это — дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов. И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный государь... И это главным образом результат влияния императрицы».

Надо отметить, что российские мемуаристы крайне редко вспоминают о том, что Алиса Гессенская — внучка королевы Виктории. Но ведь и правда то, что Алиса уже в юности должна была отличаться (и отличалась) убеждениями несколько двойственными. В конце-то концов её двоюродным братом является кайзер Вильгельм, милитаризм которого пугает даже бабушку Викторию. Именно из германской идеологии Алиса — Александра Фёдоровна заимствует для себя идеи необходимости войн; и, разумеется, эти войны должны быть победоносными. Император и императрица крепко держатся друг за друга в обстановке всеобщей нелюбви к ним обоим; и, словно магнитом, притягивают в своё ближайшее окружение людей необразованных, посредственных, одиозных; военных деятелей типа Куропаткина, фактически проигравшего русско-японскую войну, или адмирала Алексеева, вообще мало смыслившего в военных действиях. Впрочем, государыня уже отлично усвоила, что Россия — не Англия бабушки Виктории. Это в Англии и королева, и парламент — всё это для народа. В России, напротив, народ — для покорного исполнения прихотей правителей и аристократии. В России солдату не платят жалованье, он — отнюдь не «наёмный лев». Российский солдат — своего рода «подневольный лев». Для того чтобы выигрывать войны, достаточно не щадить его и тысячами подставлять под пули. Но ни русско-японскую, ни первую мировую русская армия не выиграет; она не готова к ведению активных военных действий, она всё более готова к сопротивлению самому институту Российской империи. К середине двадцатых годов двадцатого уже века российскую армию зажмут в крепкий ежовый кулак тренинга. И она выиграет вторую мировую!..

Но почему всё-таки вокруг императора и императрицы, в их самом ближайшем окружении, клубились концентрированно всевозможные Вырубовы, черногорские княжны, Куропаткины и проч., во главе с Распутиным? Пожалуй, объяснить это не так уж трудно. И Николай Александрович и Александра Фёдоровна, люди недалёкие и чрезвычайно одинокие (мы уже об этом много раз упомянули, но это очень важное обстоятельство), охотно раскрывают свои простые (скажем так, плоские) сердца навстречу самой простой, самой плоской и пошлой лести.

Витте продолжает снова, снова и снова:

«...Особая милость государя выражалась тем, что министра после доклада приглашали завтракать. Старых министров, т. е. министров отца, или совсем не приглашали, или приглашали весьма редко. Министр иностранных дел граф Муравьев и Куропаткин (в первые годы своего министерства) в этом отношении пользовались особым вниманием, они приглашались постоянно.

Первый нравился своими забавными, хотя весьма плоскими, шутками императрице, а второй — по благоволению государя, но для таких приглашений одного благоволения государя было недостаточно, нужно было хотя маленькое расположение Её Величества, и Куропаткин это тоже скоро понял.

Летом 1898 г., когда я жил на Елагином острове, в запасном доме летнего дворца, а Куропаткин жил на Каменном острове, в доме, также принадлежащем министерству двора, как-то раз вечером я зашёл к Куропаткину по поводу одного срочного дела; это было накануне доклада военного министра государю императору.

Объяснившись с Куропаткиным по делу, я хотел уходить, он меня начал задерживать. Я ему говорю:

— Я вас не хочу беспокоить, так как знаю, что у вас всеподданнейший доклад и, следовательно, вам надо приготовиться по всем делам, которые вы будете докладывать.

На это мне Куропаткин ответил:

— Нет... что касается дел, то я и без того знаю дела, которые буду докладывать, а вот я теперь читаю Тургенева, так как после доклада я всегда завтракаю у государя императора вместе с императрицей, и вот я хочу постепенно ознакомить государыню с типами русской женщины.

На следующий год государь был весною в Ялте. Были пасмурные дни. Как-то раз Куропаткин, возвращаясь с всеподданнейшего доклада, заехал на дачу ко мне и мне, между прочим, говорит: «Кажется, я сегодня порадовал государя, вы знаете, во время доклада была всё время пасмурная погода и государь был хмурый. Вдруг около окна, у которого государь принимает доклад, я вижу императрицу в роскошном халате; я и говорю государю: Ваше Величество, а солнышко появилось. Государь мне отвечает: где вы там видите солнце? — а я говорю: обернитесь, Ваше Величество. Государь обернулся и видит на балконе императрицу и затем улыбнулся и повеселел».