Фаина Гримберг - Примула. Виктория

В это же время, во второй половине сороковых годов, выходит роман Шарлотты Бронте [65] ...Шарлотты Бронте... — Три известные английские писательницы, сёстры Бронте, Шарлотта (1816—1855) — прославилась романом «Джейн Эйр». Наиболее известное произведение Эмилии (1818—1848) — «Грозовой перевал». Менее сестёр известна Энн (1820—1849) — также романистка. «Шерли», рассказывающий о движении луддитов. А в 1848 году появится простой и прекрасный роман о рабочей Англии — « Мэри Бартон», написанный Элизабет Гаскелл [66] ...Элизабет Гаскелл... — английская писательница, наиболее известное её произведение — роман «Мэри Бартон» (1848), повествующий о жизни рабочих Манчестера. , женой манчестерского пастора, представительницей плеяды английских писательниц второй половины девятнадцатого века.

И наконец, в 1854 году увидит свет роман Диккенса «Тяжёлые времена» — весь о труде и капитале!..

А «Положение рабочего класса в Англии», это сочинение Энгельса уже создано...

Виктория была ещё ребёнком, ещё правил её дядя Вильгельм, «Старый Билли», когда в Ланкашире пели песню «Олдхемский ткач»:

Цены на съестные припасы непрерывно повышались. Несоответствие между заработком рабочих и стоимостью их питания влекло за собой болезни и смерть гораздо чаще, чем это возможно себе представить. Целые семьи постепенно вымирали от голода. Неимоверная нищета стала уделом десятков тысяч людей в страшные 1839, 1840 и 1841 годы. Неудивительно, что в эту пору лишений отношения между рабочими и высшими сословиями крайне обострились. Нужда и страдания навели многих тружеников на мысль, что и законодатели, и судьи, и хозяева, и даже священники являются их угнетателями и врагами, что они сговорились держать рабочий люд в рабстве и подчинении. Несчастные в большинстве случаев сначала плакали, потом начинали проклинать. Их злоба искала выхода в крайних политических взглядах. Но когда слышишь о страданиях и лишениях бедняков, о существовании лавок, где чай, сахар, масло и даже муку продают по четвертушкам, иначе люди не в состоянии купить; когда слышишь о том, что родители по полтора месяца просиживают ночи напролёт у очага, чтобы предоставить единственную кровать и единственное одеяло в распоряжение своей многочисленной семьи, а иные неделями спят на холодных плитах очага, потому что им нечем развести огонь и нечего на нём сварить — а происходит это в середине зимы! — а иные голодают по нескольку дней без всякой надежды на лучшее будущее, да при этом живут, или, вернее, прозябают на тесных чердаках или в сырых подвалах и, измученные нуждой и отчаянием, преждевременно сходят в могилу, — когда слышишь обо всём этом и в подтверждение видишь измождённые озлобленные лица, видишь семьи, где царит отчаянье, разве можно удивляться тому, что многие в пору лишений и горя говорят и действуют слишком поспешно и жестоко?

И вот среди рабочих стала распространяться идея, вначале принадлежавшая чартистам, но взлелеянная бесчисленными тружениками, словно любимое дитя. Они не могли поверить, что правительство знает об их страданиях. Они предпочитали думать, что законодатели понятия не имеют об истинном положении дел в стране, уподобляясь людям, которые вздумали бы внушать правила хорошего тона детям, не потрудившись узнать, что дети эти уже несколько дней сидят голодными. Кроме того, несчастные слышали, будто бы парламент вообще не считает их положение тяжёлым; это казалось им странным и необъяснимым, но мысль, что они могут рассказать о всей глубине своего бедствия, а тогда будут найдены меры, чтобы положить ему конец, приносила утешение их страждущим сердцам и умеряла нарастающий гнев.

Итак, была составлена петиция, которую в ясные весенние дни 1839 года подписали тысячи людей; они просили парламент выслушать очевидцев, которые могли бы поведать о беспримерном обнищании населения промышленных районов. Ноттингем, Шеффилд, Глазго, Манчестер и многие другие города спешно назначили делегатов, которые должны были вручить петицию и могли рассказать не только о том, что они видели и слышали, но и о том, в каких страшных условиях живут они сами. То были измученные, измождённые, отчаявшиеся люди, хорошо знавшие, что такое голод.

Как это было удивительно — быть избранным, быть делегатом! Как это было приятно! Простой рабочий, честный ткач, испытывал детский восторг оттого, что ему предстояло увидеть столицу, Лондон! Но восторг этот занимал в его чувствах лишь скромное, очень скромное место. Этот ткач испытывал и тщеславную гордость при мысли о том, что ему придётся говорить со всей этой знатью, — чувство гордости занимало уже большее место; и наконец, он испытывал чистую и светлую радость оттого, что оказался в числе избранников, долженствующих рассказать о страданиях народа и принести людям великое облегчение, навсегда избавив их от забот и нужды. Он возлагал большие, хоть и смутные, надежды на результаты своей поездки. В эту петицию, повествующую о горе народном, были вложены все надежды людей, находившихся на последней грани отчаяния...

А когда бедный ткач возвратился из Лондона, какою горечью дышали бесхитростные его рассказы!..

— Да, Лондон — красивое место, — говорил он, — и люди там до того красиво одеты — я про таких только в книжках читал. Живут они сейчас хорошо, в своё удовольствие, чтобы было за что на том свете расплачиваться!..

— Отец, расскажите нам, пожалуйста, про Лондон, всё расскажите! — упрашивали дети...

— Да как же я могу рассказать о нём всё, когда я и одной десятой его не видал. Мне говорили, что он раз в шесть больше Манчестера. Так вот, шестая его часть — роскошные дворцы, три шестых — хорошие дома, а остальное — такие грязные трущобы, каких даже у нас в Манчестере нет.