Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Узкая полоса жнивья, охватывающая поле после каждого объезда, становится шире и шире, и, по мере того, как проходят утренние часы, площадь, где пшеница ещё не сжата, всё уменьшается. Дикие кролики, зайцы, змеи, крысы и мыши отступают дальше в хлеба, словно в крепость, не подозревая, сколь эфемерно их убежище и какая судьба ждёт их к концу дня, когда до ужаса маленьким будет оставленный им уголок и они •собьются в кучу — друзья и враги; а потом ляжет под зубцами неумолимой жнейки последняя пшеница, ещё покрывающая последние несколько ярдов поля, и жнецы перебьют всех зверьков палками и камнями.

Пшеница ложится позади жнейки маленькими кучками, и каждой кучки достаточно, чтобы связать из неё сноп; этим и занимаются энергичные вязальщики, идущие сзади, — главным образом женщины, хотя среди них видны и мужчины в ситцевых рубахах и штанах, стянутых кожаным ремнём, так что можно свободно обойтись без двух задних пуговиц, которые при каждом движении вязальщика поблескивают в солнечных лучах, словно два блестящих глаза на пояснице.

Но, конечно, значительно интереснее наблюдать за представительницами прекрасного пола, ибо женщина приобретает особое очарование, когда становится неотъемлемой частью природы, а не является, как в обычное время, лишь случайным предметом на её фоне. Работник на поле остаётся индивидом; работница есть неотъемлемая часть поля, — каким-то образом она теряет грани своей личности, впитывает в себя окружающее и с ним ассимилируется.

Женщины — вернее, девушки, ибо почти все они были молоды, надели чепцы с длинными развевающимися оборками, защищающими от солнца, и перчатки, чтобы жнивье не изранило им рук. Одна была в бледно-розовой кофте, другая в кремовом платье с узкими рукавами, третья в юбке, красной, как лопасти жнейки. Женщины постарше надели коричневые грубые робы — привычный и наиболее удобный костюм для работницы, от которого отказывались молодые.

В это утро взгляд невольно возвращался к девушке в розовой ситцевой кофте, так как фигура у неё более гибкая и изящная, чем у других. Но она так низко надвинула на глаза чепец, что когда она вяжет снопы, оборки скрывают даже щёки, хотя о цвете её лица можно догадаться по темно-каштановой пряди волос, выбившейся из-под чепчика. Быть может, она обращает на себя внимание отчасти потому, что совсем к этому не стремится, а другие женщины частенько посматривают по сторонам.

Работает она монотонно, как часовой механизм; из последнего связанного снопа выдёргивает пучок колосьев и приглаживает их ладонью левой руки, чтобы верхушки торчали на одном уровне, потом, низко наклонившись, идёт вперёд, обеими руками подбирая пшеницу и прижимая её к коленям; левую руку в перчатке она подсовывает под сноп, пока не коснётся правой, сжимая пшеницу в объятиях, словно возлюбленного, затем соединяет концы выдернутого пучка колосьев и, придавливая коленями сноп, связывает его, время от времени оправляя юбку, приподнимаемую ветром. Полоска голой руки видна между кожаной перчаткой и рукавом платья, а к концу дня женская нежная кожа будет исцарапана и начнёт кровоточить.

Иногда она распрямляется, чтобы отдохнуть, потуже завязать передник и поправить сбившийся чепец. И тогда видно её лицо — овальное лицо красивой молодой женщины, глубокие тёмные глаза и длинные тяжёлые косы...

А когда лето в разгаре, когда новые цветы, листья, соловьи, зяблики, дрозды водворились там, где всего год назад обитали другие недолговечные создания, в то время как эти были ещё зародышами или частицами неорганического мира. Под лучами солнца наливаются почки, вытягиваются стебли, бесшумными потоками поднимается сок в деревьях, раскрываются лепестки и невидимыми водопадами и струйками растекаются ароматы...

Англия...

Фахверковый дом под черепичной крышей. Здесь, в Стратфорде, жила Энн Хэтуэй, жена Шекспира.

Город Кембридж... башни, ворота, щит и корона над аркой... Город Университета...

Эдинбург... Прямоугольные фонари и старый замок...

И снова Стрэтфорд... Прямые углы и треугольность крыши дома, где жил Шекспир...

А жилище Кромвеля видится прямоугольно-полосатым...

Англия...

Сухой хрустящий иней, словно солью, покрыл траву. Небо походит на опрокинутую чашу из голубого металла. Тонкая кромка льда окаймляет у берегов поросшее камышом тихое озеро... Живительный аромат леса, мелькающие в его зелёной сени золотистые и красные блики солнца на стволах, хриплые крики загонщиков, порой разносившиеся по лесу, резкое щёлканье ружей охотников — всё отчего-то веселит и наполняет чудесным ощущением свободы...

Англия...

Англия, Англия...

Дорсетшир... Две старые фермы, дорога к мельнице на берегу, дорога, глубоко врезавшаяся колеями в розоватую землю; маленькая замшелая церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькая и совсем замшелая часовня. Речка, приводящая в движение мельницу, разбегается, журча, на ручейки, а вдоль её устья бродят свиньи...

Англия...

Фарфоровый Вустер. Курортные — Бат в Сомерсетшире, Хэрроугейт в Йоркшире, Ярмут на восточном побережье...

Англия — «мастерская мира»! Самая мощная промышленность, самый многочисленный военный и торговый флот...

Лондон — столица Англии.

1866 год. По улицам бродит журналист Джеймс Гринвуд, сын мелкого клерка, брат десяти братьев и сестёр. Он прикидывается бродягой, в дырявых башмаках и жалких лохмотьях, он несколько часов мёрзнет в ненастную осеннюю ночь, прежде чем ему удаётся получить место в ночлежке. Он выпускает книгу очерков «Семь язв Лондона». Газеты откликаются рецензиями.