Вольдемар Балязин - Правительницы России

Не лучше сложилась и судьба Грюнштейна. Сначала всё шло хорошо. Он женился 8 ноября 1742 года, причём его сватьей была сама Елизавета Петровна, пожаловавшая жениху и невесте богатые поместья. Вскоре императрица присвоила ему и новый чин — генерал-майора. Такие почести вскружили голову Грюнштейну не менее, чем Лестоку, и он замахнулся на генерал-прокурора Сената, князя и генерал-аншефа Никиту Юрьевича Трубецкого. Императрица сумела их примирить, но не сумела образумить зарвавшегося лейб-кампанца на будущее.

В сентябре 1744 года Грюнштейн, оказавшись с группой лейб-кампанцев в Нежине, где жила мать Алексея Григорьевича Разумовского Наталья Демьяновна, побил палками одного из её зятьев, бунчугового товарища Власа Климовича за то, что тот не уступил дорогу его карете. Вдобавок Грюнштейн стал хулить семью Разумовских нечистыми словами и грозился побить и самое Наталью Демьяновну. А ведь она была не просто матерью Разумовского, но и свекровью императрицы, потому что весной 1742 года Елизавета Петровна и Разумовский обвенчались. Да и Власа Климовича Грюнштейн побил зря: бунчуговый товарищ был не последним человеком в гетманской администрации. Бунчужный — особа, занимавшая при гетмане Украины одну из самых почётных должностей, в обязанность коей входила защита бунчука — войсковой регалии, равнозначной войсковому знамени и булаве. У бунчужного в подчинении состояли его «товарищи», то есть его помощники, подчинявшиеся только самому гетману и исполнявшие его поручения по военной, административной и дипломатической части. Когда младший брат Алексея Григорьевича Разумовского — Кирилл Григорьевич, стал гетманом Украины, то трое их шуринов — мужья их трёх сестёр — немедленно стали бунчуговыми товарищами, получая кроме почёта ещё и хорошее жалованье.

Так что Грюнштейн поднял руку на важную персону. Но самое главное, обнаглевший Грюнштейн бил Власа Климовича, не обращая внимания на мольбы и слёзы Натальи Демьяновны. Новоиспечённый генерал неистовствовал до тех пор, пока прибежавшие казаки не побили палками его самого и не повязали.

Всё случившееся Грюнштейну с рук не сошло. Его привезли в Тайную канцелярию, а уж там припомнили и многие другие его вины и проделки. Не желая пытать лейб-кампанцев — участников и свидетелей нежинской свары, императрица приговорила Грюнштейна к ссылке в Устюг, куда вскоре прибыли и супруги Лесток. Как и Лесток, Грюнштейн был возвращён в Петербург в 1762 году, но там не остался: уехал в одно из подаренных ему имений.

А вот полковник Христофор-Якоб Шварц, получив воинское звание, тут же оставил службу и подался в подаренное ему императрицей поместье. Он был холост, любил выпить и проявлял необузданное пристрастие к прекрасному полу. Однажды Шварц набросился на девушку-крестьянку, пытаясь силой овладеть ею. Девушка не поддалась, схватила вилы и насмерть заколола насильника.

Так закончил свою жизнь четвёртый активный участник дворцового переворота.

А теперь возвратимся к исходу 1741 года. Мы помним, что самый его конец, последний день декабря, ознаменовался Указом императрицы о создании Лейб-кампании и о наградах лейб-кампанцам.

Вслед за тем последовали дальнейшие награды, приуроченные к неизбежным празднествам: присяге, коронации и прочим торжествам, связанным с воцарением новой государыни.

Императрица и Разумовский после переворота уже не считали необходимым хотя бы из приличия скрывать свои интимные отношения. Фаворит поселился в апартаментах, находящихся рядом со спальней императрицы и, не стесняясь дворцовых служителей, приходил к своей возлюбленной в ночных туфлях и халате.

30 ноября, на пятый день прихода Елизаветы к власти, Разумовский стал действительным камергером и генерал-поручиком. Вскоре после ареста и отстранения от должностей Бирона, Остермана, Миниха и Левенвольде с их немногочисленными сторонниками на важнейших государственных постах появились сановники с чисто русскими фамилиями. Современникам казалось, что с воцарением Елизаветы изменилось существо национальной политики России. Но это только казалось, ибо новые русские министры — Бестужев-Рюмин, Воронцов, Олсуфьев и Волков, получали от иностранных дворов не меньшие пенсии и подношения, чем их немецкие предшественники. Правда, сама императрица при каждом удобном случае любила говорить, что русский офицер или русский чиновник для неё всегда предпочтительнее иноземца, но существа дела это не изменило, ибо система оставалась прежней и в своей основе и в принципах.

Помня хорошее к себе отношение Бирона, Елизавета приказала возвратить его из Пелыма, однако въезд в Петербург и Москву для него остался закрытым, но место поселения было далеко не самым худшим: герцог и всё его семейство переехало в Ярославль.

Елизавета велела купить для него большой дом и вернуть опальному временщику полтора десятка слуг, мебель, кареты, серебряную посуду и библиотеку. На его содержание казна отпускала большие деньги, но сам герцог, несмотря на всё это, находился под стражей и даже на охоту ездил в сопровождении караульных. Так прожил Бирон всё царствование Елизаветы — все двадцать лет. Вернулся он в Петербург лишь после её смерти, когда ему уже перевалило за семьдесят.

Иная судьба ожидала врагов Бирона — Остермана и Миниха. Их приговорили к четвертованию. На Васильевском острове, против здания Двенадцати коллегий, построили эшафот и приготовили всё необходимое для мучительной смертной казни.

Первым подвели к эшафоту Миниха. Он шёл из недалёкой отсюда Петропавловской крепости с высоко поднятой головой, твёрдой походкой, чисто выбритый, в сверкающих ботфортах и красном фельдмаршальском плаще. Офицеры стражи, шедшие с ним рядом, потом вспоминали, что старый фельдмаршал рассказывал им о сражениях, в которых довелось ему побывать, был совершенно спокоен и даже улыбался. Миних быстро и твёрдо взошёл на эшафот и без тени страха подошёл к плахе с воткнутым в неё огромным топором, которым его через несколько минут должны были, живого, разрубить на куски.

Ему прочитали приговор о четвертовании, но потом, после недолгой паузы, сообщили, что смертная казнь заменяется вечной ссылкой. Фельдмаршал, не переменясь в лице, выслушал и это и, так же спокойно сойдя с эшафота, отправился обратно в Петропавловскую крепость.

С Остерманом была проделана та же процедура, и очевидцы утверждали, что он держался столь же достойно и мужественно. После этого Остермана повезли в Березов, где до него жили Меншиковы и Долгоруковы. Его поселили в доме Меншикова, и он, проведя в его стенах шесть лет, умер.

Миниха отвезли в Пелым, где он оказался в доме Бирона: план этого дома, как мы уже говорили, Миних нарисовал собственноручно — ведь он был инженером, — не предполагая, что в этом же доме ему самому придётся прожить более двадцати лет. Миних ещё ждал, когда его отправят в Пелым, когда Бирон уже выехал в Ярославль. По иронии судьбы случилось так, что экипажи Бирона и Миниха встретились на столбовой дороге и бывшие великие сановники — герцог и фельдмаршал — посмотрели друг на друга и, даже не кивнув один другому, молча разъехались.