Вольдемар Балязин - Правительницы России

Собираясь по вечерам у Волынского, они до утра обсуждали трактаты о государственном устройстве, сочинённые хозяином дома, спорили по поводу прочитанных иноземных книг, истолковывая труды Тацита, Макиавелли, других древних и средневековых авторов применительно к окружающей их российской действительности.

И конечно же наибольший интерес у «конфидентов» возникал тогда, когда хозяин дома приглашал их послушать собственные сочинения. Главнейшими из них были: «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел», «О гражданстве», «Каким образом суд и милость государям иметь надобно».

Скрывая от непосвящённых свои застольные беседы, в которых некоторые «конфиденты» не стеснялись в выражениях и оценках, Волынский, однако, предлагал прочитать отрывки из трактата «О поправлении внутренних государственных дел» даже и самой Анне Ивановне, желая обратить и её в свою веру, поскольку сами «Рассуждения» никакой крамолы не содержали.

Так что ночным сборищам в доме Волынского можно было бы и не придавать значения, если бы Артемий Петрович не стал на пути Бирона, возмечтавшего женить своего сына на племяннице императрицы мекленбургской принцессе Анне Леопольдовне.

И вот тогда-то не на шутку встревожившийся Бирон и его сторонники повернули дело таким образом, что речь идёт не о безобидных застольных диспутах, а о подготовке государственного переворота, и настояли на аресте Артемия Петровича.

Предлогом же к аресту Волынского и нескольких его товарищей послужила история, ставшая впоследствии хрестоматийной и даже вдохновившая нескольких русских беллетристов к созданию романов, в основе которых эта история и лежала. Речь идёт об эпизоде с так называемым «Ледяным домом». Вся эта эпопея имела под собою такую основу.

Князь Михаил Алексеевич Голицын — родной внук Василия Васильевича Голицына, прозванный Квасником, в юности был любимцем Петра I и по его воле поехал учиться во Францию, в Парижский университет — знаменитую Сорбонну. Потом Голицын переехал в Италию и там принял католичество.

Анна Ивановна, вступив на престол и разогнав Верховный Тайный совет, отправила многих родственников Голицына в ссылку, а князя-католика велела привезти в Петербург. И здесь, в наказание за измену вере, обратила в шута, а в 1739 году велела женить его на своей шутихе-калмычке Евдокии Ивановне Бужениновой. Для их-то свадьбы и был построен на льду замерзшей Невы Ледяной дом. Он был выложен из плит чистого льда, облитых затем для крепости водой. Дом имел шесть метров в высоту, шестнадцать метров в длину и пять — в ширину, украшен был ледяными статуями, фонарями и часами. Перед домом были изваяны ледяные дельфины, слон и восемь пушек и мортир. Всё убранство двух больших комнат в доме также было сделано из льда. В стороне была построена ледяная баня, обогревавшаяся горящей соломой.

Для празднества из всех губерний России были присланы по паре инородцев, которые вместе с придворными составили свадебный кортеж в триста персон и ехали к Ледяному дому на оленях, верблюдах, свиньях, козах, собаках с музыкой и песнями. А затем была свадьба, и поэт Василий Кириллович Тредиаковский читал свои стихи. Что же касается до чтения стихов знаменитым поэтом, соперником Кантемира и Ломоносова, то последствия его выступления в Ледяном доме были поистине судьбоносными и историческими. И вот почему.

Незадолго до шутовской свадьбы один из ближайших сподвижников Бирона князь Куракин подговорил Василия Кирилловича написать шуточные стихи на Волынского, и поэт охотно выполнил это дружеское поручение. Волынскому передали эпиграмму Тредиаковского, и тот решил при случае отплатить зубоскалу. Такой случай вскоре представился. Волынский был назначен главой Комиссии по строительству Ледяного дома и по организации всего «машкерадного действа». Кабинет-министр поручил Тредиаковскому написать стихи на открытие Ледяного дома, и вот что из всего этого вышло.

...Ниже приводится в сокращённом виде отчёт «Профессора Тредиаковского в Императорскую Академию Наук» от 10 февраля 1740 года.

Тредиаковский сообщал, что 4 февраля домой к нему явился кадет Криницын и объявил, что поэт должен немедленно идти в кабинет её Императорского Величества, а привёл его к кабинет-министру Волынскому, который находился в «камере, где маскарад обучался». И Волынский стал бить поэта «по обеим щекам, всячески браня, правое ухо оглушил, а левые глаз подбил, что он и изволил чинить в три или четыре приёма. Сие видя, помянутый господин кадет стал бить меня по обеим же щекам публично; потом с час времени спустя его превосходительство (Волынский) приказал мне спроситься, за чем я призван у господина архитектора и полковника Петра Михайловича Еропкина, который и дал мне на письме самую краткую материю, и с которой должно мне было сочинять приличные стихи к маскараду».

Наутро Тредиаковский решил пожаловаться на Волынского Бирону, но в приёмной герцога его застал Волынский и стал снова бить по щекам, затем вытолкал в шею и велел ездовому сержанту отвезти в Комиссию и посадить под караул, что и было сделано.

«Потом, — писал Тредиаковский, — несколько времени спустя, его Превосходительство прибыл и сам... и браня меня всячески, велел снять с меня шпагу, с великою яростью всего оборвать, и положить, и бить по голой спине столь жестоко и немилостиво, и дано мне было семьдесят ударов, а потом дал мне ещё палкой тридцать ударов. Потом всего изнемогшего велел поднять и обуть, а разодранную рубашку зашить и отдал меня под караул, где я ночевал в ночь на среду и твердил наизусть стихи, хотя мне уже не до стихов было, чтоб оные прочесть в потешной зале.

В среду под вечер приведён я был в маскарадном платье и в маске под караулом в оную потешную залу, где тогда мне поведено было прочесть наизусть оные стихи. По прочтении оных и по окончании маскарадной потехи отведён я паки в Комиссию под караул, где и ночевал я на четверг. В четверг призван я был поутру часов в десять в дом к его Превосходительству, где был взят пред ним и был много бранён, а потом объявил он мне, что расстаться со мною хочет ещё побивши меня, что я услыхав, с великими слезами просил ещё его Превосходительство умилостивиться надо мною всем уже изувеченным, однако не преклонил его сердце на милость, так что тотчас велел он меня вывесть в переднюю и караульному капралу бить меня палкою ещё десять раз, что и учинено. Потом повелел мне отдать шпагу и освободить из-под караула».

Придя домой, Тредиаковский пустил себе кровь, но облегчения не почувствовал, и думая, что умирает, написал завещание и одновременно и рапорт обо всём случившемся на имя президента Академии наук. Президент граф Герман-Карл Кайзерлинг доложил обо всём случившемся императрице, и та наложила опалу на жестокого самодура Волынского. За этим последовало следствие, и совершенно неожиданно для Волынского и всех современников этот эпизод, давший только толчок, перерос в дело о государственной измене.