Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Братья Натальи жили тут же, но в последнее время они старались в роскошных кафтанах не ходить, на угорских иноходцах не ездить. При большой должности главы Казённого приказа остался лишь отец их, боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин. Он присутствовал в царицыных покоях, тут же был и боярин Артамон Матвеев, которого смерть отца немного вышибла из седла, и стольник Семён Алмазов.

Царица подошла к Артамону Матвееву:

— Намедни заходил Иван Милославский, говорил, тесно, мол, в тереме государю, расстраиватьси собираетси.

Спрашивал, не собираюсь ли отъехать в Преображенское, штобы строительство не докучало нам.

Матвеев замотал головой:

— Нельзя сейчас из Кремля уезжати, совсем от дел отрешат, да и в Преображенском охраны мало, Милославские и на жизнь покуситьси могут.

Наталья Кирилловна схватилась за сердце.

Находившийся за дверью царевич Пётр всё слышал. Он рванулся к выходу из покоев. Не успела мамка остановить ребёнка, как тот уже бежал знакомыми переходами на половину царя Фёдора.

Резвый мальчик, царевич и раньше, бывало, появлялся один везде во дворце, заглядывал и к брату спросить о здоровье от имени своего и царицы Наталии Кирилловны, выпросить гостинцев. Теперь тоже никто не обратил внимания на Петра, когда тот появился в царских покоях.

Здесь стольник объявил, что государь ещё на совете в Грановитой палате с ближними боярами.

Царевич, не дослушав, поспешил дальше. Стрельцы и боярские дети были удивлены появлением младшего царевича у дверей палаты, но остановить его не посмели, полагая, что без царского зова он не явился бы на совет бояр. Лишь полковник барон Брюс попытался его остановить:

— Царевич, подожди, неладно так-то, на совет на боярский без докладу.

— Чего неладно? Я же поклонитьси желаю государю-брату моему, царю Фёдору Алексеевичу. Не зрил его давно. — И с этими словами перешагнул порог.

Степенно подошёл царевич к ступеням, на которых стоял трон, охраняемый по бокам двумя золочёными львами, по образу византийских престолов василевсов.

Как и все думные бояре, царь Фёдор был удивлён появлением брата, но сейчас же ласково закивал головой в ответ на чинный глубокий поклон царевича, поднялся с места и поцеловал его в лоб и в лицо, пока Пётр, по обычаю, приложился к руке царской.

— Што, али ты явилси с чем-либо на совет наш на царский? Просить, что ли, хочешь о чём?

И, снова усевшись на трон, царь Фёдор поставил перед собою брата, словно невольно залюбовавшись смущённым, почти пунцовым от волнения личиком царевича.

Смелость, с какой Пётр явился сюда, вдруг покинула его. Он молчал, не зная, с чего начать. Мял в руках край своего кафтанчика и кусал пухлые губки красиво очерченного рта, чтобы не расплакаться громко. Тут же сидели почти все те, на кого царевич хотел принести жалобу брату: боярин Богдан Хитрово, Иван Милославский, Василий Волынский.

Четырёхлетний Пётр и не думал жаловаться заглазно, а хотел, сознавая свою правоту, стать на защиту горячо любимой матушки. Но выступить хотя бы и с таким большим делом при седобородых и седовласых боярах, таких важных, строго на него смотрящих, не мог. Он понимал, что стоит ему заговорить, вместе со словами вырвутся из груди непрошеные слёзы. И, крепко сжав губы, он продолжал молчать.

— Ну, што же ты, Петруша? Али забыл, с чем шёл? Забоялся при всех. Ладно. Ступай теперя. Ко мене позднее приходи, там потолкуем.

Ласковое предположение, что он забоялся, словно укололо царевича. Способность говорить сразу вернулась к нему.

— Брат-государь, ты любишь меня?

Фёдор аж вздрогнул:

— С чего ты решил задать такой вопрос?

Царь усадил Петра рядом с собой на широкое сиденье трона, где раньше худощавая фигура Фёдора выглядела так беспомощно.

— Што ж молчишь? Обидел-то кто тебе и матушку? Говори. Видно, дело не шуточное, коли здеся нашёл мени. Я слушаю.

— Вот он, — указывая на Милославского, звенящим голосом начал снова царевич, — матушка сказывала, что нас переселить задумали. Тесно тута. Вовсе с глаз твоих.

Слёзы так и брызнули из глаз царевича. Чтобы громко не разрыдаться, он умолк. И всё смолкло кругом.

Фёдор, прижав к груди головку брата, ласково отирал ему слёзы, а сам раздумывал о чём-то. Потом взглянул прямо в глаза Милославскому, сидящему недалеко от трона, и спросил:

— Што значат те речи царевича? Ну будет, брат милый! Да не плачь же, негоже. На людях плакать невместно царевичу... Слышишь?

Ласки и уговоры брата успокоили Петрушу, он затих.

А Фёдор снова обратился к Милославскому:

— Слышь, Иван Михайлович, сказывай ты: сама государыня-матушка утеснения ради толковала тебе прибавите бы покоев в её терему али иное место дать для жилья. А тут што слышно стало? Растолкуй, боярин.

То багровея, то бледнея, едва выдавливая слова из пересохшего горла, Милославский поднялся и заговорил:

— Царь-государь, Господом распятым клянусь: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Может, я одно толковал, а государыня инако приняти изволила. Её государево дело. А мене ли от тебе, государь, твоего царского величества родню отличати. И в уме того не было. Хоть на пытку вели, всё то же скажу.

Неловко стало всем и от клятвы, и от этих слов боярина. Снова наступило тяжёлое молчание.

— Так ин пусть оно и будет; верю тебе, боярин. Слышал, родимый, слышал, Петрушенька. Знай и матушке скажи: никто не посмеет вас обидеть. Матушку али, храни Бог, тебя обидеть — меня обидеть, мене зло сотворить. А бояре наши не станут царям своим, коим крест целовали, хулу чинить. Верим мы. Иди с Богом, Петруша. Дела у нас ещё.

С просветлевшим лицом встал Пётр, снова отдал обычный поклон царю, нежно поцеловал брата и вышел из палаты.

Впервые за три месяца царь Фёдор Алексеевич пошёл против воли дядьки князя Ивана Михайловича Милославского.

Ручьи радостно сбегали по деревянным мостовым Москвы.

Андрей Алмазов только сменился с караула и брёл домой. Когда отменили Приказ тайных дел, он почти постоянно нёс караульную службу, а его стрелецкий голова старался поставить его где-нибудь во дворце, где даже нельзя сходить с места. Часа через три ноги затекали и начинали ломить. Первые дни с непривычки это было просто нестерпимо. Но затем он привык.

Мимо прошёл голова стременного полка, и Андрей вспомнил о своём голове. С тех пор как у Матвеева забрали полк, голова, считавший Андрея его любимчиком и ничего не знавший о службе в Приказе тайных дел, постоянно находил к чему придраться. Во время таких разносов Андрей старался ни о чём не думать.

Из-за службы он забросил торговлю, и если бы не два отцовские поместья, то уже давно бы мог испытывать недостаток даже в съестном. Хорошо, что жена об этом не догадывалась.