Александр Немировский - Пифагор

Берег ручья, вдоль которого вилась тропинка, зарос ирисом и асфоделью. Над цветами кружились шмели и осы, наполняя долину гудением.

Лощина пошла на подъём. Посадки сильфия оборвались. Тропа вывела на каменную осыпь, белизну которой подчёркивали склоны красноватого оттенка с редкими невысокими кустиками колючих растений. Тропинка становилась всё круче. И вот путники на площадке под кроной дуба-великана, рядом со скалой, зияющей неровным чёрным отверстием.

— Священный дуб Тина, — проговорил Пифагор, подходя к стволу. — Тином лелеги называли Зевса. Здесь они вопрошали его волю, тряся в горшке вместо жребиев жёлуди, здесь они принимали посланцев от других племён. А соседняя пещера не только укрывала от непогоды, но и была святилищем задолго до того, как у моря появился Герайон.

Узорные тени листьев пробегали по лицу Пифагора, придавая ему необыкновенную подвижность и одухотворённость. Его голос звучал глубоко и уверенно.

— Какой ты счастливец, Пифагор! — внезапно воскликнул Анакреонт. — Ты избежал страха.

Пифагор удивлённо вскинул брови:

— Какого страха?

— Липкого, обволакивающего. Тебе не пришлось, спасаясь бегством, оставлять родной город, родные могилы. Сколько раз я вспоминал Бианта, советовавшего ионийцам переселиться на огромный западный остров Ихнуссу [24] Ихнусса — древнее название Сардинии. . Только здесь, на Самосе, благодаря гостеприимству Поликрата мне удалось обрести спокойствие. Я стал под звуки кифары славить вино и любовь. Самос вернул мне способность радоваться. Это было подобно второму рождению.

— Могу тебя понять, — сказал Пифагор. — Поликрат сделал Самос скалою спасения для эллинов, обитавших в Азии. Но скала даёт приют немногим, и, может быть, пора вернуться к совету Бианта?

Под холмом появился Залмоксис. Запрокинув голову, он смотрел вверх.

— Взгляни, как этот юный варвар похож на Диониса, — проговорил Пифагор.

— Да! — согласился Анакреонт. — В руке тирс [25] Тирс — жезл, атрибут бога вина Диониса. . И в поведении есть нечто сверхъестественное. Прошлой зимой этот юный раб проспал полмесяца, и мог бы больше, если бы его не разбудил Метеох. И представь себе, в спячке он слышал все наши разговоры и сумел передать их слово в слово.

Раскачиваясь на ходу и, кажется, насвистывая и напевая, Залмоксис поднимался по тропинке, змеившейся среди редких пучков высохшей травы и колючего кустарника. Когда он остановился, блеснули глаза цвета лазурита. Его можно было бы принять за эллина, если бы не вздёрнутый нос и слегка утолщённые губы, которыми он сжимал стебелёк сильфия.

— Кто твои родители, Залмоксис? — спросил Пифагор. — Расскажи о себе.

— Родителей я не помню. Меня подобрал младенцем охотник в лесу, точнее, в медвежьей берлоге. Я стал приёмным сыном своего спасителя, крестонея.

Мальчик приподнял хитон, и открылась грудь с синими линиями рисунка: медведь на задних лапах с грозно разинутой пастью.

— Это его работа, — с гордостью произнёс он. — Он был жрецом Бендис [26] Бендис — фракийская богиня, которую отождествляли с греческими богинями Артемидой, Гекатой и Персефоной. Видимо, покровительство охоте было одной из её главных функций. и никому не доверял священных изображений угодных ей зверей. После гибели крестонея во время набега на херсонесских эллинов я оказался рабом.

Залмоксис отломил верхушку своей палки, оказавшейся полой, и принялся раздувать спрятанный там уголёк.

— Оставайся здесь, — сказал Пифагор, когда мальчик зажёг факел. — Придёшь по моему зову.

Пифагор первым шагнул во мрак, за ним — Анакреонт и Метеох.

Мальчику было слышно всё, что говорил Пифагор. Его голос, усиливаемый пустотой, приобрёл необыкновенное, почти божественное звучание.

— «Почему я вас привёл в пещеру?» — спросите вы меня. Во мраке вы лишены всего того, что потворствует обману вашего разума и служит источником заблуждения. Сюда не проникают лучи Гелиоса, катящегося по небу подобно огненному колесу. На огромном расстоянии он видится окружностью, а на самом деле это колоссальный огненный шар, во много раз превышающий размеры Земли. Здесь не видно и звёзд, которые кому-то кажутся гвоздями, прибитыми к небесной сфере, а это рассеянные в пространстве числа.

По шороху перекатывающихся камешков Залмоксис понял, что Пифагор перешёл в дальнюю часть пещеры. Оттуда послышалось:

— Зрением и слухом обладают все населяющие землю существа. Каждое из них видит и воспринимает окружающий мир по-своему. Но только у человека есть некое мерило, позволяющее ему сопоставить наблюдения и ощущения, и ему для установления истины полезно порой оставаться во мраке и безмолвии.

Голос постепенно стихал, удаляясь, но через некоторое время он зазвучал явственнее.

— Небо подчинено всеобщему закону. В нём нет ничего оттого, что поэты именуют Хаосом. Все небесные явления, отражающиеся в земной жизни, следуют с такой математической точностью, что мы в состоянии их предсказывать. Поэтому я называю мир космосом. Мне кажется, я знал об этом уже тогда, когда был Эвфорбом и сражался под стенами Микен с Менелаем.

Раздался шум перебивающих друг друга голосов. Пифагор и Анакреонт вступили в спор. Через некоторое время Пифагор позвал Залмоксиса.

Мальчик вошёл в пещеру. Факел осветил земляной пол и неровные стены с потёками.

Отделившись от спутников, Пифагор сделал несколько шагов в сторону и поднёс факел к стене.

На гладком участке стены проступили какие-то знаки.

— Так писали лелеги и фригийцы во времена моих предков, — торжественно произнёс Пифагор. — Гомер как-то упомянул эти письмена, назвав их роковыми.

Анакреонт подошёл поближе и провёл пальцем по углублениям, оставленным резцом.

— О чём писали в те дремучие времена? Для меня это лишённые смысла палочки, крестики, кружочки.

— Это числа — единицы, десятки. Всё нами видимое есть выражение числа, невидимого и вечного. Всё сущее — воздух, вода, земля — вторично по отношению к числу. Исследуя числа, мы в состоянии понять не только расстояния, отделяющие нас от видимых и невидимых миров, но уяснить законы их возникновения и гибели. Что касается данного числа, то оно записано Анкеем. Под ним имеется плита — вы можете её нащупать. На ней стоял ксоан Аполлона, находящийся ныне в Герайоне.

— Но откуда тебе, Пифагор, известно, что это надпись тех времён? — усомнился Анакреонт.

— Из видений, раскрывающих мои прошлые жизни. Иногда я вижу себя Эвфорбом, иногда — делосским рыбаком Пирром.

— Мало ли что может привидеться? — улыбнулся Анакреонт. — И я нередко себя вижу, задремав, в объятиях юной красавицы, покрывающей мою грудь страстными поцелуями.