Александр Немировский - Пифагор

Конечно же такого нет нигде. Взгляд выхватил и отделил среди каменных колонн одну деревянную. Коснувшись кончиками пальцев гладкой поверхности, Пифагор ощутил её древнюю неиссякающую теплоту.

И снова в глазах его потемнело. Он увидел себя стоящим у мачты корабля и вглядывающимся в невысокий берег. «Пеласгия!» — услышал он слова кормчего и вслед за ними плеск коснувшихся волн якорей.

— Да хранит тебя Посейдон! — проговорил Эвфорб, подходя к борту. — Можешь отчаливать.

— Нет, я тебя дождусь.

— Откуда у тебя такая уверенность ? — отозвался Эвфорб.

Ноги коснулись дна. И вот он бредёт по пояс в воде, повторяя одно и то же: «Парфенона... Парфенона».

И снова мелькнул свет. Эвфорб ощутил себя Пифагором. Оторвавшись от деревянной колонны, он вступил в пронаос, и взору открылась каменная фигура богини на троне. Вскинутые дуги бровей, взгляд, источающий спокойствие. «Конечно же, — подумал Пифагор, — статуя моложе храма на много столетий».

Из-за боковых колонн послышались размеренные голоса.

— Нет, это не Елена, а человек, замахнувшийся на женщину, — вовсе не Менелай. Ведь Менелай, приняв возвращённую ему Елену, отплыл с ней в свою Спарту.

— Ты прав. Сравни это изображение с тем, что на четвёртом поле, где Елена стоит в окружении братьев Диоскуров. Совсем другое лицо. А там имеется надпись: «Вот Тиндариды Елену ведут».

«Толкователи!» — усмехнулся Пифагор и, подойдя к спорившим, протиснулся между ними к деревянному ларцу с наложенными на поверхность пластинами из слоновой кости и золота. Художник смешал в четырёх рядах мифы Трои, Афин, Коринфа, Мегар. Над головами многих персонажей были надписи бустрофедоном в одну или несколько переплетающихся линий, поворачивающихся, как ходят быки по пашне [48] Бустрофедон — дословно: «как ходят быки по пашне» — древнейшая форма греческого письма. или разворачиваются атлеты при двойном беге.

Сколько ни вглядывался Пифагор, он не отыскал ни изображения Анкея, ведущего «Арго» через Симплегады, ни Окирои, уносимой с корабля Аполлоном, ни, что его более всего удивило, сцены рождения Геры под самосской ивой. Конечно, художник никогда не читал Асия.

— Брат! — послышался голос Эвнома.

Пифагор оглянулся.

— Я видел Меандрия! — взволнованно проговорил Эвном. — Меня он, к счастью, не узнал.

— Ну и что? — удивился Пифагор. — Почему бы ему не побывать на играх?

— Я за ним последовал и оказался у самосской сокровищницы. Там его ожидало несколько человек, судя по говору пелопоннесцев. Поздоровавшись, Меандрий увёл одного из них внутрь. Другие ждали, а после его возвращения стали заходить по одному и другие. Поликрат что-то затевает. Я должен тебя покинуть.

— Вот тебе и священный мир! — воскликнул Пифагор.

Эвном пожал плечами.

Дориэй вёл отряд по пыльной улице Спарты. На нём не было ни серебряных доспехов, ни чего-либо другого, свидетельствующего о его царском происхождении. Только отворот гиматия на спине отдалённо напоминал львиную шкуру, указывая, что это потомок Геракла.

Не доходя до дома эфоров, Дориэй крикнул:

— В ногу!

И спартанцы ударили сандалиями по земле с такой силой, что все вокруг скрылось в густом облаке пыли. Но эфоры на шум шагов не вышли, и в сердце Дориэя вкралось сомнение — заинтересованы ли эфоры в его победе.

На воинов приказ двигаться в Навплию для посадки на корабли как будто не произвёл никакого впечатления. Они и их родители не были встревожены. Походы здесь были обыденным делом. До околицы отряд провожала лишь одна женщина, молодая жена Архия. По ней было видно, что по возвращении его будет ждать первенец. Месяц назад Архий вернулся из Олимпии расстроенным, на этот раз без оливковой ветви, и женщине хотелось побыть с ним подольше.

Посадка прошла без спешки. Воины заняли на палубе заранее указанные места, Архий вместе со своим другом Либоном стоял у мачты, где были сложены щиты. Когда корабли отчалили, Архий спросил у Либона — его назначили старшим команды:

— Куда?

— В Азию.

Помолчав несколько мгновений, Либон добавил:

— На Самос, у Азии.

Конечно, Архий не слышал ни о Поликрате, ни о Поликратовом перстне, ни о брате Поликрата Силосонте, ни о самосских изгнанниках, плывших на других кораблях.

В пути друзья обменивались друг с другом взглядом или парой слов, не проявляя чего-либо похожего на любопытство, хотя в море были впервые, а за пределами Лаконики — только в Олимпии.

Флотилия шла день и половину ночи. Наконец вдали показался скалистый берег с остроконечной горою в белом снежном петасе.

— Керкетий! — объявил кормчий.

Ставший рядом с ним Дориэй махнул рукой в сторону совершавшего разворот корабля с самосскими изгнанниками:

— За ним.

Демокед и Анакреонт шли Священной дорогой, на этот раз совершенно пустой. Занятые беседой, они этого не заметили, так же как не обратили внимания и на увеличение стражи у городских ворот.

— Я сделал всё, что было в моих силах, — сказал Демокед. — Поликрат на ногах. Однако причина заболевания до сих пор мне не ясна. Что могло сломить такую сильную и деятельную натуру? Сам больной считает, что во всём виноват Оройт.

— Это так и есть, — подхватил Анакреонт. — Первый приступ начался в день внезапного появления на острове сатрапа. Увидев перед собой голову мумии, Поликрат лишился чувств и жил всё время до твоего прибытия как во сне. Снаряжением и отправкой в Египет затребованных персами кораблей занимался Меандрий.

— Но что это за странная история с перстнем? — продолжал Демокед. — Когда я беседовал с Пифагором...

— Как?! Ты видел Пифагора?! Почему же ты мне об этом никогда не говорил?

— Это моё обыкновение, — отозвался Демокед. — Я не говорю о больных до окончания лечения.

— Больных? — воскликнул Анакреонт. — Кого ты имеешь в виду?

— Конечно же Пифагора. Болезнь его для меня тоже загадка. Медицина ещё не определила её названия. Скорее всего, это избыток воображения. И в этом, мне кажется, таится большая опасность для окружающих. Сам же больной испытывает после каждого приступа радость обновления.

— Ты, наверное, имеешь в виду его уверенность в прошлых жизнях? Но разве это кому во вред? Благодаря видениям, даже если это болезнь, ему становится доступным такое, чего не в состоянии пережить никто из смертных. Если я не ошибаюсь, видения — источник его интереса к загадкам природы. Я был свидетелем того, как он занимался изучением звуков, и даже ему помогал.

— Что ни говори, но эти опыты, конечно же достойные одобрения, не согласуются с бредом о предшествующих жизнях. А его завораживающий ум может принести тем, кто с ним общается, кто ему верит, непоправимый вред, и если...