Александр Немировский - Пифагор

В шалаше послышалось движение. Наружу выбрался светлолицый юноша с повязкой, собравшей на затылке длинные волосы.

— Это его работа, — пояснил Эвпалин. — Познакомься с моим помощником.

— Мандрокл, — представился юноша.

— Давайте заползём в шалаш, — перебил Эвпалин. — Там ты расскажешь о своих странствиях.

И вот наступил день, ожидаемый с нетерпением всеми эллинами на трёх материках и на бесчисленных островах целых четыре года. И как всегда, в свете Гелиоса вспыхнули черепичные кровли храмов, вознесённые над густой зеленью рощ. Покрытые пожелтевшей травой насыпи вокруг стадиона заполнились возбуждёнными зрителями. Тысячи глаз устремились к колоннаде, откуда вот-вот должны появиться судьи в алых одеяниях и обнажённые атлеты, прошедшие тренировку и допущенные к состязаниям. Ещё на заре они толпились перед дымящейся жертвой и пели старинные песнопения, составленные четверть тысячелетия назад.

Показалась процессия. Насыпи взметнулись в едином порыве, образовав ликующий прямоугольник голов и вскинутых рук, и тотчас же разнёсся тысячеголосый, словно бы вырвавшийся из одной огромной груди крик. Если воспетые Гомером боги наблюдали за схваткой у стен Трои, где сражалось несколько сотен бойцов, то теперь, наверняка с высоты отдалённого Олимпа, они устремили взоры сюда, где чествуют всеми силами мышц и духа их отца и владыку Зевса. Но конечно же им оттуда не узреть того, что могут видеть смертные, и, наверное, не понять, почему одно из произнесённых глашатаем имён вызвало такое ликование.

— Милон! Милон! — гремело по стадиону.

Он герой не какого-либо одного города, но всей разбросанной по материкам и островам Эллады. Ведь все знают, что этот кротонец, которому нет и сорока лет, одержал свою первую победу в беге на Пифийских играх ещё мальчиком, а затем трижды в Олимпии был удостоен венка из священной оливы как победитель в борьбе и за те же шестнадцать лет каждый раз побеждал на Истмийских, Пифийских и Немейских играх. Да, он Геракл этого тревожного века! Никому в ойкумене не столкнуть его с намазанного маслом диска, не разжать его огромный кулак, сжимающий железными пальцами гранат, плод Афродиты.

Удержав дыхание и дав жилам на висках налиться кровью, он силой напряжения разрывает обвязанную вокруг головы верёвку.

Но куда обращён взор самого сильного из людей? Кого он там высматривает среди зрителей? Вот лицо Милона озаряется радостной улыбкой. Он отыскал. Он отделяется от других и взбегает по склону, и все уступают ему дорогу. И вот он почтительно останавливается перед человеком его лет в войлочном петасе на голове и пёстром одеянии. И те, кто рядом, слышат:

— Пифагор! Акрополь знаний уже защищён стенами. Начали строить аудитории [47] Мы употребляем латинское слово для обозначения более раннего греческого термина. . Если дело так пойдёт, работы завершатся к будущему лету. В строительстве помогают многие кротонцы. И вскоре лесной уголок, не рождавший ничего, кроме терновника, принесёт невиданные плоды знаний, которые будут вкушать не только кротонцы, но и вся старая и вся молодая Эллада. А теперь позволь, я провожу тебя на место, которого ты достоин.

И вот они оба идут к местам для почётных зрителей, и известный лишь немногим босоногий муж усаживается рядом с членами совета Элеи, жрецами, почётными чужестранцами. И все эти люди встают, приветствуя незнакомца, которого привёл сам Милон, ещё не зная имени этого человека и не догадываясь, что самый сильный атлет на земле — его ученик.

— Куда ты меня привёл? — спросил Пифагор шёпотом. — Это же, судя по одеяниям моих соседей, скамья для жрецов!

— Были и мудрецы, — отозвался Милон. — Во время первой из моих Олимпиад здесь сидел один из семи — Хилон, эфор Спарты. Здесь же он и умер.

— Умер?

Милон широко улыбнулся:

— Тебе это не грозит — ведь в забеге участвовал его сын и пришёл первым. Смерть от радости. А теперь я тебя ненадолго покину.

— Твоё выступление?

— Нет, жеребьёвка.

Поле на несколько мгновений опустело. Его заполнили люди с граблями. Надо было выровнять песок и очистить его от посторонних предметов, которые могли бы помешать агону. Затем появился верховный жрец в сопровождении служителей, гнавших белых овец.

Наблюдая за тем, как жрец и его свита движутся к алтарю Зевса у восточного входа, Пифагор оживлял в памяти связанные с этим пространством предания: «Фригийский правитель Тантал, удостоенный участия в пиршествах богов, угостил олимпийцев мясом собственного сына Пелопса. Не заменяет ли жертва белых овец жертвоприношение, подобное тому, о каком сообщают священные книги иудеев? И не пришёл ли сюда этот обычай с Востока, как явился и основавший игры герой с плечом из слоновой кости?»

— Вот и я! — послышался голос Милона.

Пифагор подвинулся и ощутил железную мощь тела атлета.

— Неудача! — воскликнул Милон. — Жребий соединил меня со слабым противником. Он может отказаться от схватки, и тогда победа достанется мне без боя и дорогу, ведущую к храму Зевса, украсит моя статуя.

— При чём тут статуя? — удивился Пифагор.

— Таковы правила. Трус уплачивает штраф. На штрафные деньги ставят статую олимпионику. У храма Зевса их целая фаланга.

Пифагор обратил взгляд к храму. Ведущая к нему дорога была с обеих сторон окаймлена статуями.

Неужели было столько трусов?

— Штраф берут и за попытку подкупа. Но вот, я вижу, выходят трубач и глашатай. Мы дождались бега, который голова всему. Бег коней, в котором Пелоп победил Эномая.

— С помощью обмана, — перебил Пифагор. — А штрафных денег с него не взяли. И более того — назвали полуостров его именем.

Тем временем трубач и глашатай вышли на середину поля. Зазвучала труба, возвещая начало забега, и раздался зычный голос:

— Пусть выходят бегуны!

Их четверо, обнажённых, совершенных в юной красоте. Пока они подходят к белому порогу с протянутыми вперёд руками, упираются ступнями в ямки, глашатай выкрикивает имена состязающихся, называя их родину — Афины, Сиракузы, Спарта, Хиос.

Вперёд сразу же вырываются спартанец и афинянин. Они мчатся, едва касаясь земли. Хиосец бежит третьим. Но вот он обгоняет афинянина и обходит спартанца. Он первый. Судья поднимает его руку и вручает победную ленту, жрец передаёт факел, и под торжествующий рёв загораются уже лежащие на алтаре жертвы.

— Мой выход вечером, — внезапно проговорил Милон. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты стал свидетелем постыдного зрелища. Лучше походи по Олимпии.

Пифагор решил начать с посещения олимпийского храма Геры, не уступавшего по древности самосскому, но не испытавшего его бедствий.