Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

«Кучер» должен немного сдать назад «ковчег» с тем, чтобы мы могли войти в колею.

Потрескивание гравия под колесами раздражает слух.

Едем таким размеренным темпом до самого парадного въезда, но никто не выходит нам на-встречу. Наконец, какой-то санитар появляется из боковой двери. Неужели врачи уже смылись и отсюда? Но за ним появляется штабсарцт. Он худой и длинный как жердь.

- Ну, все не так уж и плохо, – говорит он, осмотрев мою руку.

Я настолько рассеян, что тихо переспрашиваю:

- Как, как?

- Ваша гематома! Так сказать, спелый экземплярчик...

Я готов буквально на стену забраться от внезапно пронзающей меня боли: Штабсарцт хочет, очевидно, проверить способность моего бедного раненого сустава двигаться.

- Капсула сустава, кажется, разбита, – говорит он затем так равнодушно, словно о мелкой неис-правности старого автомобиля.

Боль становится настолько сильной, что я понимаю лишь половину сказанного им.

- Так... мы положим руку в повязку. Гипсовать ее пока еще не имеет смысла. Но в любом случае ее следует срочно просветить рентгеном.

- И как долго, – заикаюсь, – все будет длиться в целом?

- Потребуется определенное время. А что касается способности руки двигаться – я имею в виду ее способность двигаться назад...

И тут меня пронзает такая боль, что буквально валюсь на стул, с которого только что встал. Я успеваю лишь произнести: «Вот тебе и на!», с такой дерзостью, на которую еще способен, а затем проваливаюсь в туман накатывающей боли. И сквозь этот туман слышу голос «жерди»:

- Где Вас угораздило так влипнуть?

Приходится сильно постараться, чтобы собравшись с силами ответить: «Воздушный налет». Но затем мне снова становится лучше, и я спрашиваю об обезболивающих таблетках.

- Я Вам лучше укол сделаю, – отвечает штабсарцт. – Специальный укол – заглушает боль и при этом держит Вас в сознании. Таблетки слабее.

- Чудесно.

Штабсарцт спокойно поднимает шприц, выжимает воздух, с несколькими искрящимися кап-лями из канюли, и затем спрашивает:

- Куда?

- Куда хотите. Без разницы.

- Тогда приспустите брюки, и наклонитесь.

В то время как он медленно нажимает на поршень шприца, выдавливая его содержание в мою правую ягодицу, врач говорит:

- Хватит на срок от 4 до 6 часов.

- Но мы за это время еще не доберемся до Парижа, – возражаю ему, – при нашей-то скорости!

- Хорошо, хорошо, – соглашается штабсарцт. – Таблетки Вы тоже получите.

После процедуры осмотра и лечения меня направляют в канцелярию. Мое появление там вызывает у канцелярских крыс прилив деловитости и работоспособности.

- Вам чертовски повезло, – говорит мне ефрейтор-канцелярист.

- Почему это?

- Я полагаю, что, если однажды рука перестанет сгибаться, так это, все же, всего лишь левая.

Шутник чертов: Всего лишь левая!

Хочу уже спросить его, что там с моими таблетками, как ефрейтор берет мое удостоверение личности и исчезает вместе с ним. Прекрасно, думаю про себя, здесь все еще соблюдают Устав. Однако спустя какое-то время меня охватывает нетерпение. Во всем здании царит странная ти-шина. Ефрейтор ушел и не возвращается.

Ну, наконец-то, уже хочу сказать, когда он появляется вновь, но когда вижу, что он дает мне в руку вместе с моим удостоверением и таблетками, то словно немею: Какую-то папку- скоро-сшиватель, внутри которой лежит тонкая картонка формата A4, с напечатанным текстом как на Почетной грамоте. И на нем я читаю черным по белому напечатанный текст, что мне, сего-дняшнего числа, вручен знак «За ранение».

- Вот она, Ваша птичка, господин обер-лейтенант. Я не знал, господин обер-лейтенант..., – про-износит ефрейтор и протягивает мне жестяной знак. Затем прикрепляет его мне на китель.

Я сразу становлюсь бодрым как огурец. Это, наверное, от укола, что подействовал почти мгновенно. Но что бодрит меня не менее, чем укол, это внезапный сумасшедший смех, вски-пающий во мне: Я опять награжден!

Словно ожидая от нас, что знак «За ранение» должен быть вознагражден перевозкой почты, мы получаем в машину небольшую корзинку полную писем и бандеролей. Господь всемогущий! Наша карета становится все полнее.

Здесь, по-видимому, мы те единственные, кто уже давно находится в пути, направляясь на Ро-дину. Если бы еще здесь были запасные шины! С хорошими шинами я бы не делал трагедию из постоянно растущей нагрузки на колеса нашей колымаги – но передвигаться таким образом – это слишком большой риск!

Едва трогаемся, Бартль бормочет:

- Эти там, внутри, совершенно покрылись плесенью. Даже вонь такая же. А, поди ж ты, сидят и ничего им не делается. Сидят и ждут, пока их не клюнет жареный петух!

Спустя полчаса поездки приказываю остановиться, чтобы разжиться водой. С моей серой по-вязкой я передвигаюсь еще более неуклюже, чем прежде.

Как-то сразу понимаю, что в левой руке больше не испытываю боли. Неплохой укол.

Так что, может еще и через Версаль проехать? спрашиваю себя.

Нет. Теперь только вперед!

Левая рука это не левая нога! Я уже привык обходиться без левой руки. И не нужно каждые пять минут изменять свои планы, ругаю себя

Я снова могу ясно соображать. Меня даже охватывает такое чувство, словно я выпил чашку настоящего горячего кофе. Нашему стремлению дойти до Парижа сопутствует слишком много препятствий. И исходят они то ли от Норн то ли от кого-то другого.

Однако мы должны добраться до Парижа. Любой ценой. И хотя бы только потому, что я должен найти Симону. Я, конечно, не имею ни малейшего представления, как смогу пробрать-ся в тюрьму Fresnes: Освободить бы Симону из ее камеры силой оружия – вот было бы дело! А может быть, будет возможно выкупить ее у охранников? Вероятно, она сидит сейчас в канда-лах, но может быть мне позволят хотя бы поговорить с ней?

Очень похоже, что мы выскочили на Национальное шоссе. Значит, будем двигаться вперед без остановок. Сегодня воистину прекрасный день, иначе и не скажешь.

Но куда ни кинь взгляд, видны следы боев.

Несколько могил прямо у дороги – картина, которая может основательно испортить настрое-ние. Ленивая банда! Слишком ленивая, чтобы отойти на несколько метров дальше от дороги и закопать там трупы.

Обнаруживаю справа несколько ярких цветовых пятен между бараками под обычной маски-ровочной сеткой: Аэродром! А цветные пятна отсвечивают от лениво передвигающихся темнокожих парней. Военнопленные, что ли?

Меня вновь охватывает чувство того, что все, что я вижу это всего лишь обман зрения. Что, например, рынок рабов делает здесь, между развалинами домов этой жалкой деревни? Несколько развернутых на жердях пестрых свитеров отсвечивают в ярком солнечном свете. Они совершенно не подходят к этим развалинам. Ошибка режиссера! Ливень, тяжелый, мрач-ный день, туман или дым – здесь лучше соответствовали бы всей обстановке.