Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

А может быть судьба хочет меня в конце пути просто сжечь, превратить в пепел – как бы же-лая сказать: Потрепыхался чуть дольше других и хватит?

«Sursis» , – это слово настолько понравилось мне, что стало казаться чем-то обыденным: le sursis – отсрочка.

Мысли вертятся по кругу и никак не могут из него выбраться.

Те подонки от медицины! Просто съебались! И виденный мною сброд в изящных сапожках и кожаных задницах на галифе. С толстыми шнуровками погон на плечах, господа генералы ме-дицинской службы в своем напыщенном кюбельвагене – хоть им-то попало, по крайней мере, по полной программе! Так и хочется всплакнуть!

Ну и месиво из них получилось всего-то от одной мины! Столько мясного фарша за одно по-падание!

А теперь я опять вижу железнодорожное ущелье: Огромные черные решетки, гранитный па-рапет, лестницы, уходящие вниз в глубину с мерцающими рельсами, людское месиво, копоша-щееся будто муравьи. Затем подстриженные наголо, теснящиеся в попытке выбраться на доро-гу, головы. И среди них я вижу Симону. Никакого сомнения: Это была она! Голос, глаза – это была Симона!

Стоит мне лишь представить ее длинные волосы – это определенно была она. Стоит мне от-бросить прочь ее жалкие серые тряпки, в которых она была – и это снова она. Такие тряпки из-менят любого. Но не голос и глаза!

Эти расширенные ужасом глаза были направлены на меня.

Я на грани потери рассудка от круговорота подобных мыслей. Моему самообладанию прихо-дит конец. Приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы не заплакать.

Корчить из себя сильную личность – холодного и бесчувственного, прошедшего штормы и бури вояку! Способного дать отпор – и не позволяющего дать слабину...!

Как же я сыт всем этим театром!

Где-то очень далеко слышу лошадей. Время от времени раздается стук копыт, и затем отчет-ливое эхо.

Артиллерия на конной тяге! Какую задачу они должны здесь выполнять? Рассуждая трезво, война Семидесятых закончилась Бог знает когда. Они могут всего лишь быть бессмысленно принесены в жертву.

В полусне размышляю: Почта в «ковчеге»! Это должны быть сотни писем... Почта, которую мы должны обязательно доставить.

В локте сильно стучит. Теперь у меня точно температура. Не удивительно при таком сильном кровоизлиянии! Если только оно захватило весь сустав – останется ли моя левая рука непод-вижной?

А я хотел вернуться невредимым с этой войны. Хотя теперь уже в этом больше не уверен.

Сначала добраться до Нанси и от Нанси дальше в Лотарингию. Где-нибудь должны же снова ходить поезда. Тогда сесть в первый же попавшийся поезд и оставить этот «ковчег»!

Вопрос лишь в одном: Удастся ли нам проехать настолько далеко?

Шины?! Дрова?!

И хрен его знает – не придется ли нам с нашим «ковчегом» топать до самой немецкой грани-цы?!

На заре уже не соображаю, до какой степени я измучил себя ночью: Сна ни в одном глазу.

Незадолго до отъезда слышу: Dreux пал!

Разворачиваю свою карту: От Dreux до Версаля – напрямик на восток – всего лишь 60 кило-метров. А в Версале все выглядело так, будто фронт находился еще черт знает как далеко! Не могу этого понять...

Одно ясно: Если бы мы остались лишь на один день в La Pallice больше, то не смогли бы ни-куда выехать.

Бартль и «кучер» разжились где-то новыми дровами. Не хочу спрашивать, где и как.

В любом случае, мы скачем дальше, впервые без забот о дровах по большому шоссе на восток как по маслу.

Вся местность вокруг сформирована как огромное волнистое железо.

Мы едем поперек волн.

Спустя пару-тройку километров «кучер» внезапно принимает вправо и останавливается. Бартль сразу же выходит из машины.

- Снова спустило колесо! – произносит он с горечью.

- Теперь нам крышка!

- Пожалуй, можно и так сказать, господин обер-лейтенант, – рычит Бартль и яростно стучит по левому заднему колесу. Затем подзывает «кучера»:

- Давай, рви жопу, лентяй!

Выясняется, что вчера ничего не было сделано с заменой колеса. Вчера вечером, вопреки мо-ему приказу, камера запасного колеса не была залатана. И теперь мы вынуждены латать ее на обочине шоссе.

- Чудесно! Поразительно! – говорю с сарказмом.

Креплюсь изо всех сил, чтобы не разразиться матом. Не имеет никого смысла! говорю себе, сдерживая ярость.

Если так и дальше пойдет, то вопреки всей нашей предусмотрительности у нас больше не ос-танется, в конце концов, никакого ремонтного комплекта. Шины и так уже клееные-переклееные.

Просто чудо, что они еще вообще держат воздух.

Бартль держит паузу и стоит с таким видом, будто из него выпустили весь воздух. Верю ли я, хочет он узнать от меня, что мы, с нашим драндулетом, можем еще далеко уехать.

Добрый Бартль с каждым разом все сильнее действует мне на нервы своим larmoyant .

И все же, при всем при том, мы оставили самое плохое позади нас. Не могу понять одного, почему Бартль ведет себя сейчас так, будто мы снова вляпались в крупную неприятность.

Присаживаюсь на влажную кромку травы придорожной канавы и пытаюсь привести чувства в порядок: Действительно ли я любил Симону? Даже после ее спектаклей в Фельдафинге? Не был ли я после всего этого немного испуган, чтобы все еще любить ее? Как можно любить кого-то, кого нужно постоянно предостерегать от опасности – как, если объект любви принимает все за шутку и смех? Сказал ли я Симоне в своем последнем посеще-нии La Baule хоть единый раз «Je t’aime» ? Или Симона мне: «Je t’aime»? Не стало ли тогда слишком сильным давнее недоверие, которое я старался насильно пода-вить в себе? Становится жарко. Проклятия и ругань Бартля и «кучера» уже едва воспринимаю.

И, все же, спустя какое-то время мы вновь катим по дороге – ровно и словно без мотора.

Стараюсь изо всех сил поддерживать себя в бодром состоянии духа. Лучше всего можно было бы погрузиться в сон. Мы больше не одни на этом шоссе и не боимся потеряться: Перед нами катят транспорты Вермахта и за нами тоже, и каждую пару минут кто-нибудь нас обгоняет.

Проезжаем мимо зенитной пушки уставившей ствол в небо.

Почему эти парни стоят на этом направлении? Неужели здесь могут появиться самолеты? Может быть, была объявлена воздушная тревога?

Приказываю остановиться и говорю Бартлю:

- Я хочу снова наверх, на крышу. Помогите мне забраться.

Осторожность не повредит! думаю про себя. И, кроме того: Встречный ветер может подейст-вовать на меня благотворно.

Чувствую себя с кофе и пилюлями в животе, не совсем tiptop , но в состоянии держать свою позицию.

Воздух, к сожалению, полон пыли. Пыль, которую я едва могу видеть, но которая скрипит на зубах. Гротескные, бесформенные остатки выгоревших транспортов лежат по обеим сторонам шоссе.

Целая вереница разведывательных бронеавтомобилей стоит, остановленная чьим-то прика-зом, у обочины. Наверно, все же, была объявлена воздушная тревога...