Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Я будто бесперый птенец, обвитый змеей на дубе, ужасной песней призывающий мать; я будто селянин, что стоит перед быстрой рекой, дожидаясь, когда она вся протечет; будто одураченный, который, следя за насмешливыми паденьями кости, много потерял и хочет потерять больше; будто безумец, которого чем больше бьют, тем шире он машет дубинкой. Мои чувства рассеялись в темном краю, в земле ничтожества, где нет порядка: надежда уязвляет мне душу, страх боится там, где безопасно, заутра взгляну и не увижу его; я втягиваю ветер любви своей в вожделении души, как онагр пустынный; радость обманывается, скорбь обступает, стыд мой бесстыден, ненависть несовершенна.

Что ты безумствуешь? что отягощаешь эту главу? или нет уже других? Скажи мне, что ты делаешь; ответь, коварный язык; ответь ради Того, Чей престол выше звезд! Разве я дубрава, что ты обносишь меня тенетами, и разве я башня со стражей, что с рассвета подрываешь основания мои? Вот, нечестивая стая вредит мне семью планетами, и каждая подъемлется на мою гибель: Сатурн несет серп, перун – Юпитер, фракийское копье – Марс, Солнце – зной, жестокий яд – Венера, Меркурий – жезл, бурные стрелы – Луна; семь оружий поднимает седмеричный полк. Куда побегу? что предприму? нет путей к бегству. Покрывает меня океан, свирепые волны хлебещут, и погруженный мой челн не познает возврата. Кто я есмь? кто я был? откуда родом? как прозываюсь? человек я или кошель с черепками? Не знаю. Все сговорилось против меня: Отец милосердый, сжалься, помоги жалкому, надежда моя, вышний Отец! Душу, бичуемую сонмом мучений, загради, которую стигийскими конями топчет Эринния, которую разит Аллекто, которую палит Тисифона. Заступи: пусть отступят и исчезнут ищущие души моей.

<���Без адресата>

Услыши меня, Господи, не в ярости Твоей, утверди на мне очи Твои в час милости; в болезни сердца вопию к Тебе, и весь состав мой как кифара слуху Твоему, поющая унылые песни. Нет мира костям моим от лица грехов моих; кости мои, как хворост, иссохли, и сердце мое сгорело, как хлеб забытый. Как трава на кровлях, я иссох прежде, нежели был исторгнут. Я как воробей, что вил гнездо на кедрах ливанских, ныне же не обретает дома себе, бодрствуя один на кровле; страхи мои обступили меня, и заботы мои говорят со мною; прими слезы мои, Господи, как жертву за очищение, и как лепту прими воздыхание мое. Дом мой был домом без порока, под столпами его покоилось сердце мое, и сень его – Твое благоволение; но Ты потряс его от основания, излил на него огнь негодования Твоего; напряг лук Твой, утвердил десницу Твою, убил все, что было прекрасно для очей, совершенно испроверг его. Те, кто проходит стезею, присвистнули над ним и сказали: «Чем прогневал он Всевышнего?» Восстани, Господи, ибо от стражи утренней до нощи на Тебя уповаю: пощади дом мой и сень сердца моего не презри, ибо любезны рабам Твоим камни его, и землю его жалеют. Когда челн мой ходил в сердце морей, южный ветер разбил его, великие воды вошли в него, все струи океанские в щели его. Запрети бездне, Боже, ибо в ней не исповедаю Тебя; не вниди в суд с рабом Твоим, Господи, последнего кодранта не взыщи, ибо у Тебя милосердие и искупление неоскудное. Очи мои, Господи, согрешили, а сердце не ведало. Вот, состав мой весь пред тобой, и нет места, где бы сокрыться; обойди его, как город, везде поставь стражу, взыщи дань с каждого вдвое, за грех одного; впоследок же сотвори мне по слову Твоему: вот, грехи мои как багрец, да убелятся подобно снегу; вот, они как червлень, да убелятся подобно волне. Не отврати лица Твоего от меня, Боже спасения моего, да не воззовешь меня в юности моей, прежде преполовения дней.

Горе тебе, злосчастный лицемер, всех негодных негоднейший, изобразитель добра, почитатель скверны, враг Божий, неприятель себе, совратитель себе, льстец себе, кознотворец себе, поводырь себе, ключарь себе, насмешник себе, наветник себе, предатель себе, судия себе, убийца себе, показатель истины, делатель лжи, похититель собственной казны, гонитель собственной совести, лис неправедный, червь неустанный, змий изгибистый, рак язвительный, стена побеленная, всех глупцов глупейший, исповедник диавола, среди живых без жизни ходящий, уже умерший и погребенный, всех людей развращеннейший, раб неключимый, внутри связанный, внутри прободенный, внутри плененный, внутри заточенный, внутри гниющий, внутри смердящий, бесчестнейший, несчастнейший, негоднейший, проклятый, коварный, надменный, порожний, ветряной, ослепленный, омраченный, боязливый, недоверчивый, демонами полный, магическими ковами извне и внутри напитанный, безнадежный, стена преклоненная, ограда обрушенная, слякотный, илистый, нечистый, мерзостный, ненавистный, опасный, святого елея продавец, лампада угашенная, трость сокрушенная, упование погибшее, трепет объемлющий, из всякого блага изгнанный и изринутый, во ад ввергнутый, истине непричастный, во всем Богу, ангелам и людям гнусный! Горе тебе, лицемер! на бледного коня ты сел, имя тебе смерть, ад за тобой следует, зияющий на пожрание. Горе тебе, злосчастный лицемер! если бы сердце твое не сказало: «Пойдем», и если бы дух твой не молвил: «Поспеши», разве стали бы ноги твои на путь и отворились бы глаза твои на грех? Не ты ли был как вихорь, роющий поле, и как река, упившаяся дождем, и как онагр, чующий ветер пустыни? Что запираешь засов пред Тем, Кто стены подъемлет, что смежаешь очи пред Сотворившим их, что говоришь: «Не я, не я, но глаза мои» пред Тем, Кто знает твой помысел прежде, нежели он зачался в тебе? О, когда бы ты обратил сердце свое, попрал лукавство и возлюбил правду, дабы от дел твоих дерзал ожидать блага и надеяться на заслугу там, где прежде пожинал наказание! Страшно, спускаясь от Иерусалима в Иерихон, впасть в руки разбойников: но страшнее, спускаясь к свидетельству совести своей, впасть в руки Бога живого.

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – благоденства в Творце всякого благоденства

Я бы не покидал своих потемок, в коих привык обитать, имея собеседником самого себя, если бы не закипел снаружи какой-то шум и необычное движение. Я выхожу, и вот, стая сбившейся челяди пребывает в удивительном волнении, одновременно восклицая или спрашивая, а иные передают что-то из рук в руки, с такою опаскою, точно берегутся его разбудить. Покамест я стоял в сомнении, должно ли мне вмешаться, один слуга, которого я, хорошо зная, считал человеком благоразумным и скромным, весьма смущенный, торопится миновать меня с этим таинственным предметом в руках, на мои вопросы отвечая сбивчивыми отговорками и закрывая свою ношу от меня плечом, дабы, видимо, уберечь мой глаз от соблазна. Однако запах его одежд все рассказал и выдал, ибо этот человек, скрывшийся из вида, оставил по себе дух, проникавший всюду и отнюдь не сладостный, дух сырой рыбы. Понемногу, однако, расточился он, расточилась и толпа, словно стыд наконец о них вспомнил. Молю Бога отвратить очи мои, дабы не видели суеты и погибели трудов моих, в коих трудился я всякий день. Кто вденет кольцо в ноздри этому Левиафану? Вот, играют они, словно созданы для этого, и дом наш для них – как море великое; господин их ушел, и не ведают часа, когда вернется, оттого говорят в сердце своем: «Солнце зашло, не воротится он до утра», дабы делать то, что им кажется правильным. Над ними нет того, кто разумом наставит их на путь, или гневом покарает их за то, что они делали, или даст им радость видения своего; обновляют свои грехи и чужим поучаются. Предаются своему безумию, наслаждаются мнимыми радостями, лишенные истинных. В ночи придет их господин, не выслав вестника предупредить их, и застигнет их на ложе: что, спрашиваю, они принесут ему от усердия своего? вместо золота – на грош купленную снедь, вместо фимиама – трещащее масло из горькой харчевни, ибо есть у них ноздри, но не обоняют; вместо же умерщвления плоти – усталость от вина и разнузданных плясок. Мне кажется, что я не сеял среди них ни пшеницы, ни ячменя, ничего благого, но лишь скорби, и в свой час выйду пожать скорби: не презри же, Господи, никого из нас, кто прежде смерти обратится от своего неразумия, но милостью предвари наше покаяние и поставь затворы беззакониям нашим, как поставил их надмению морскому.