Тим Северин - Слон императора

И вот менее чем через шесть недель после отъезда из Рима мы плыли по протокам с покрытыми бурной зеленью берегами, направляясь в глубь Египта. Глядя на рыбака, вновь забросившего сеть, я нисколько не сомневался в том, что принял верное решение.

– Как по-твоему, та ночь в Колизее могла иметь какую-нибудь связь с саксами, из-за которых ты так волновался? – спросил вдруг Аврам.

Я ни с кем не делился имевшимися у меня подозрениями, и потому своим прямым вопросом раданит застиг меня врасплох.

– Почему ты так решил? – растерянно промямлил я.

– Во-первых, покушение в Каупанге, когда на тебя напали с ножами, – ты рассказывал о нем номенклатору. Во-вторых, гибель Протиса на арене Колизея. С тем же успехом жертвой мог оказаться и ты.

– А может быть, кто-то пытается погубить зверей и сорвать посольство, которое Карл отправил к халифу, как ты и предполагал, – возразил я.

Драгоман наклонил голову и остановил прищуренный взгляд на рыбаке, который теперь выпутывал из сети что-то похожее на ветку:

– Нам нужно все время быть начеку.

И снова его слова обескуражили меня.

– Даже здесь? В Египте?

Мой спутник повернулся ко мне. Я заметил, что его лицо сильно загорело под средиземноморским солнцем: он сделался настолько смуглым, что мог бы и сам сойти за египтянина.

– Не заблуждайся, – покачал он головой. – Наше прибытие в Александрию не осталось незамеченным.

– Но мы же сейчас находимся во владениях халифа, в безопасных землях.

Драгоман скривил губы в скептической гримасе:

– А прислушивался ты в Александрии к разговорам грузчиков или надсмотрщика над портом, когда тот разговаривал со своими помощниками?

Я не понял смысла этого вопроса, и Аврам тут же пояснил:

– Они разговаривали по-гречески. Пусть Александрия входит во владения халифа, но ее обитатели в глубине души все еще считают себя греками. Несколько веков они были гордыми гражданами Византийской империи и сейчас, если понадобится, с готовностью поддержат ее интересы.

Дальнейших объяснений мне не требовалось. Алкуин в Ахене предупредил меня о том, что грекам очень не понравится желание Карла отправить дары их врагу-сарацину. Ведь для них халиф Багдада – ближайший сосед и постоянный враг. Вспомнил я и работорговцев-хазар, которых встретил в Каупанге. По пути на север они обязательно должны были пройти через Византию. Торг они покинули за несколько дней до покушения на меня, и Озрик заподозрил в них греческих шпионов. Потом в моей памяти сам собой всплыл образ облаченного в темную рясу священника-грека, служившего на похоронах Протиса. Греческое было самым многочисленным из всех землячеств иноземцев, имевшихся в Риме. У них были свои церкви, лавки и даже гильдии. На каждого паломника-сакса, которого можно было бы встретить на римских улицах, можно было насчитать самое меньшее полсотни греков. У них, безусловно, имелись и мотивы, и средства для того, чтобы устроить то несчастье, которое привело к смерти Протиса.

– Протис ведь тоже был греком, – сказал я. – Пусть даже греки пытаются помешать нашему посольству добраться до халифа – мы все равно должны помнить, что один грек пожертвовал жизнью, пытаясь помочь нам.

Однако мои слова не произвели на драгомана особого впечатления:

– Протис был уроженцем Массалии. Для него Греция была тем местом, где совершали подвиги герои древности. Ни он сам, ни его город не имели ровно никаких связей с Византией.

Тут мы оба резко обернулись на пронзительный восторженный крик. Кричал, конечно же, Вало. Стоя на носу нашего кораблика, он размахивал руками и выкрикивал что-то нечленораздельное. Я поспешил выяснить, что же привело его в такое возбуждение.

– Там! Там! – восклицал парень, указывая трясущимся пальцем на тростники, возвышавшиеся вдоль берегов реки.

Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Местность, в которой лежала дельта, была настолько плоской, что моему взгляду открывалось необъятное бесцветное небо да плотная и высокая, выше человеческого роста, стена тростников, тянувшаяся вдоль обоих берегов. Если же в этой стене обнаруживался хоть небольшой просвет, в нем открывался лишь невысокий обрыв, испещренный промоинами, оставшимися после подъема воды, и трещинами, которые образовывались в пропеченной солнцем бледно-коричневой корке глины. Я не видел ровно ничего необычного.

– Что случилось? – раздраженно спросил я сына егеря. Мысленно я все еще пытался сложить воедино все то, что мы только что обсуждали с Аврамом, а простодушие Вало порой бывало весьма утомительным.

– Там! Прямо у воды! – продолжал он громко кричать.

Хромая по широкой палубе, к нам подошел Озрик.

– Чему Вало так радуется? – спросил я у него.

– Крокодил, – лаконично ответил сарацин.

Тогда я, наконец, увидел этого удивительного зверя. Просто сначала я принял его за полузатонувшее бревно, лежавшее на земле возле самых тростников. Но вот он двинулся вперед, и по воде разбежалась чуть заметная рябь. Сначала появилось широкое рыло цвета мокрой бронзы, со вздутыми ноздрями, и два выпуклых глаза. Судя по бронированной спине, бесшумно разрезавшей воду, и по выступавшему над поверхностью хвосту с острым гребнем, зверь был отнюдь не маленьким. Я прикинул, что в длину он должен был достигать футов пятнадцати. Стоявший рядом со мной Вало ахнул, умудрившись выразить одним коротким звуком и восторг, и испуг. Я помимо воли отступил на шаг, гадая про себя, способно ли это животное преодолеть небольшое расстояние, отделявшее нас от него, и наброситься на наше судно. Однако лодочник-египтянин, не моргнув глазом, провел корабль мимо, а крокодил вновь погрузился в воду и сделался неотличим от полузатонувшего бревна.

– Ты видел слезы у него на глазах? – спросил меня задыхавшийся от возбуждения Вало.

– Трудно было разглядеть, – ответил я уклончиво.

Пока мы плыли из Италии, сын Вульфарда упрашивал меня еще раз просмотреть бестиарий и составить список животных, которые могли бы попасться нам по пути через Египет и в дальнейшем. Я выполнил его просьбу, несмотря даже на то, что из книги редко можно было ясно понять, в каких краях водится тот или иной зверь или птица. Но крокодил был исключением из этого правила. Бестиарий утверждал, что крокодилы суть порождение Нила и что шкура у них настолько тверда, что они не чувствуют даже ударов большими и твердыми камнями. У них страшные зубы и когти, и они откладывают яйца на берегу, где самец и самка по очереди охраняют их. Также в книге было сказано, что ото всех остальных зверей крокодил отличается способностью двигать своей верхней челюстью.

– Вало, крокодилы не плачут, – сказал Озрик. Он, как и я, отнюдь не был уверен в точности всех сведений, приведенных в книге. Бестиарий утверждал, что крокодил проливает слезы перед тем, как съесть человека, и продолжает беспрестанно плакать после этого.