Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель

Оливер штраф заплатил и вскоре продал за восемнадцать тысяч фунтов стерлингов все свои земли, лишь бы не подвергаться непристойным, оскорбительным посягательствам короля. Неожиданно в его руках оказались серьёзные деньги. На них можно было благополучно переселиться в Америку, где никакой король не в силах был побеспокоить его. Мысль бежать от королевского произвола в неспокойный, неустроенный, но независимый мир американских колоний в очередной раз смутила его. Что-то и на этот раз ему помешало. Может быть, старая матушка Элизабет не решилась подвергнуть себя и маленьких внуков устрашающим опасностям путешествия по бурным морям, может быть, Оливера остановила очередная наглая выходка короля.

Маленькие английские городки издавна управлялись общинным советом из двадцати четырёх наиболее уважаемых горожан, которые избирались на один год, и двумя представителями короля, которых именовали бейлифами. Пятнадцатого июля 1630 года появилась на свет новая королевская хартия под изумительным предлогом «для предотвращения беспорядков», вызвавшая именно многочисленные беспорядки в провинции. Хартия отменяла ежегодные выборы. Горожанам предоставлялось куцее право избирать двенадцать олдерменов. Олдермены должны были избираться пожизненно. Раз в год эти двенадцать олдерменов избирали мэра. В маленьких городках устанавливалась власть олигархии, власть имущих людей, неимущие теряли свои давние, обычаем установленные права и становились беззащитными перед произволом имущих. О потерянных правах неимущих король Карл думал меньше всего. Смысл затеянного им переворота в управлении городками был в том, что городки должны были хартию покупать и могли приступать к новым выборам, только заплатив королю.

Гентингтонские богатеи приобрели хартию в числе первых и с ещё большей поспешностью провели выборы олдерменов. В распоряжение этих двенадцати человек попали общинные земли, расположенные вокруг городка и принадлежавшие безраздельно всем горожанам. На общинных землях горожане пасли скот, заготавливали корма, собирали ягоды, охотились, ловили рыбу, запасались хворостом на зиму. Горожане забеспокоились. Из них никто не сомневался, что олдермены, избранные пожизненно, очень скоро заберут общинные земли в свои жадные руки и что наступит конец и выпасам, и кормам, и ягодам, и охотам, и рыбалкам, и хворосту, после чего последует недоедание и холод зимой.

Возмущение, естественно, нарастало. Во главе недовольных встал Оливер Кромвель, для которого общинные земли становились единственной возможностью прокормить большую семью, не растрачивая полученный капитал. На первом же общем собрании он обрушился на нового мэра. Страсти его закипели. Справиться с ними он не сумел, кричал, бранился и топал ногами, точно всё ещё сидел в зале заседаний, где обсуждалась петиция о правах.

Понятно, что крики, топот и брань ничего не могли изменить. Хуже того, оскорблённые олдермены сочинили жалобу о позорных и непристойных речах и отправили её в Тайный совет. Второго ноября Оливер был арестован. Его под конвоем отправили в Лондон. Граф Манчестер, лорд-хранитель печати, разобрал дело и выразил арестованному своё порицание. Арест, позорное путешествие под конвоем и разбирательство дела остудили непокорные чувства. Оливер признал, что погорячился, причём погорячился необоснованно и беспричинно, и согласился принести оскорблённому мэру извинения. Граф Манчестер нашёл это достаточным и дело закрыл. Вернувшись домой, Оливер сдержал данное в Лондоне слово.

Он попал в невыносимое положение. Без сомнения, Оливер поступил как порядочный человек, принеся извинения за крики и брань в общественном месте, ибо никакое доброе дело нельзя защитить оскорблением должностного лица. Тем не менее он защищал доброе, благородное дело. Признав себя виноватым, Кромвель вынужден был от него отступить. Он горел от стыда, не в силах был глядеть горожанам в глаза, и многие, уважавшие его, стали относиться к нему сдержанно, холодно, некоторые даже с презрением. Он решил, что должен бежать.

Оливер собрал своё большое семейство, состоявшее из матери, жены, незамужних сестёр и шестерых детей, и перебрался в графство Кембридж, в небольшой городишко Сент-Айвс. Здесь купил себе дом, поменьше и победнее, чем в Гентингтоне, и взял в аренду обширные луга миль на пять ниже по течению мутноводного Уза, который по зимам разливался, так что его луга становились непроходимыми, а от летней жары почти высыхал. Оливер, как и прежде, разводил в Сент-Айвсе коров и овец. Работы прибавилось. На зиму приходилось заготавливать больше кормов, приходилось больше хлопотать о продаже шерсти и мяса и вести себя так, чтобы ещё раз не попасть под арест.

Его душевное состояние снова ухудшилось. Он продолжал страдать от стыда за себя, ещё больше страдал от бессилия что-нибудь изменить.

Вдобавок наступало тёмное время. Энергия созидания всё истощалась, энергия разрушения всё нарастала. Самые благоприятные обстоятельства внезапно сводились на нет, вызывая горечь и озлобление. Казалось, мир пришёл на английскую землю, а мир не может не вести к благоденствию, к процветанию. Вчерашние враги точно сговорились искупить вину за нанесённые поражения. Испания и Франция готовились вступить в Тридцатилетнюю войну и вскоре вступили в неё, война втягивала в свой кровавый водоворот одну страну за другой, пока не овладела Европой. Бойня требовала сукна для мундиров, прочных кож для колетов [12] ...для колетов... — колет — короткий, застегивающийся на крючки мундир белого или палевого цвета. , портупей и сапог, хлеба и мяса для вечно голодных солдат. Всё это Англия могла дать в изобилии. Сельские хозяева оживились, ремесленники взялись за работу, купцы нанимали сотни кораблей, на них вывозили товары из Англии, перебрасывали снаряжение и солдат из Испании в испанские Нидерланды и в германские княжества. Торговые дома процветали. Английские векселя во всей Европе превращались в главное, в самое надёжное платёжное средство. В обмен на них из Испании в Лондон хлынули слитки золота и серебра, награбленные в американских колониях. Казалось, ещё несколько таких лет, и разбогатевшая Англия сможет прокормить самого прожорливого из королей и его ещё более прожорливый двор.

А Карл шёл напролом, бестолково, бездумно вытаптывая и самые первые ростки процветания. Лично он не был расточительным человеком, безнадёжным прожигателем жизни. Его сбивала с толку идея абсолютизма, победившего во всех странах Европы, соблазнял пример австрийского императора, испанского и французского королей, утопавших в неслыханной роскоши. Блеск двора представлялся ему верным свидетельством непререкаемой власти неограниченного монарха. Монарх усердно возрождал многодневные пышные празднества, охоты и развлечения, восстанавливал старинные обычаи придворной жизни, точно ничего не изменилось в Англии за последнюю сотню лет. Расходы увеличивались с катастрофической быстротой. Он раздавал пожалования и пенсии, и в сравнении с правлением бережливой королевы Елизаветы они возросли в семь или в восемь раз, издержки увеличились вдвое, возросли расходы на гардероб королевы, а ведь и Елизавета любила пышно и разнообразно одеться, собственные расходы выросли втрое. Немудрено, что государственный дефицит помчался вперёд на всех парусах, и если при Елизавете он достигал четырёхсот тысяч фунтов стерлингов, то при Карле он вырос в три раза.