Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария

– Оставьте меха! – велел Святослав. – Дань уплатите в следующие Овсени, когда на ноги встанете…

– Слава тебе, княже, справедливый и честный! – низко поклонился старейшина.

Святослав ничего не ответил старику.

Не задерживаясь более, дружина отправилась дальше к полуночи. Несколько молодых парней из славянской веси, у которых хазары увели жён и невест, присоединились к войску, горя нетерпением поквитаться с грабителями.

Всё дальше уходила русская конница, минуя деревни и небольшие города северян, где изрядно пограбленные, где ещё нетронутые. И в каждой Святослав молвил своё княжеское слово, объявляя, что отныне они свободны от хазар, подчиняются Киеву и будут иметь от него защиту. Пополняли припасы тем немногим, чем были в состоянии поделиться усердно обираемые из года в год местные жители. Молодёжь, набираемая в дружину, закреплялась за опытными бойцами, каким являлся теперь каждый вышедший из кровавых сражений воин Святослава.

У верховьев Дона начались земли вятичей. Поселения их как бы повторяли изгибы рек и озёр, располагаясь постройками в один ряд ликом к воде. Подворья были крепкие, основательные, – деревянные дома, конюшни, амбары, сараи, загоны для скота. В каждом селении кузница, поскольку в их земле добывалось болотное железо. Засеянные поля колосились рожью, пшеницей и просом.

– Кому дань даёте? – спросил Святослав у собравшихся поселян.

– Козарам, по шелягу от рала, – напирая на «о», ответствовал крепкий огнищанин, отбивая косу.

– А кто князь ваш?

– За князя у нас козарский тархан. А наш старейшина Звенибор в Дедославле обретается.

– И как только тут дома и посевы не пожгли хазары проклятые? – помыслил вслух Горицвет.

Свенельд скосил очи на князя и, помедлив, ответил:

– Не пожгли, потому как и дома эти, и землю, и людей добром своим привыкли считать. Вятичи – хазарские данники. А когда хозяева яйцо берут из-под курицы, гнездо не рушат!

Меж тем конница Святослава приблизилась к городищу, обнесённому валом с мощным частоколом и окружённому глубоким рвом с водой.

После расспросов «кто таковы» да «откуда», старейшина в сопровождении горожан вышел к князю.

– Рекут, Звенибор, вы хазарам дань платите? Отныне объявляю вас освобождёнными от хазар. Дань будете платить Руси Киевской и от неё защиту иметь! – провозгласил им юный князь.

Худощавый старейшина средних лет, с длинными русыми волосами, усами и бородой, переглянулся со своими то ли купцами, то ли советниками. Все они были одеты справно – в льняные и парчовые одеяния, в основном бело-красного цвета, кожаные постолы, на руках – многие перстни.

– Вятичи – значит «вятшие», великие. Мы большие люди, великий народ. Наши отцы пришли в сии края за вольной жизнью, и с тех пор мы храним свой уклад и сами за себя ответствуем…

– Так у вас же хазары начальники! – возмутился Горицвет.

– У нас с хазарами уговор, – продолжал Звенибор, – мы платим им дань, они не разоряют нашу землю, не мешают делам торговым…

– Дань будете платить мне, – с нажимом повторил Святослав, блеснув очами. – Отныне, реку вам, здесь будет земля Русская, и защита будет вам от Киева! – С этими словами князь вонзил в землю свой меч.

– Как скажешь, княже, – вздохнул старейшина. И тихо добавил: – Какая разница, кому платить, лишь бы мир был народу вятскому…

Тем временем остатки разбитых Святославом хазарских полков и тем стекались к Итилю.

Не смея поднять глаз на отца, осунувшийся и исхудавший, как долго преследуемый волк, предстал перед Каганом его сын Уйзен, готовый принять любой приговор родителя. Великий Каган глядел на сына и видел, что в облике молодого батыра сквозила какая-то несвойственная ему прежде усталость. И хотя смуглое лицо Уйзена оставалось неподвижным, в глубине чёрных зрачков, которыми он взглянул на отца, не промелькнуло ни искры прежнего живого огня и задора – они были глубокими и холодными, как криница осенней ночью.

Каган молчал, он думал. Не только из-за того, что он стоял над всеми хазарскими князьями и землями, называли его Великим, а ещё и потому, что владыка понимал и видел то, чего не могли охватить умом самые лучшие беи и тарханы.

Сейчас, глядя перед собой и поглаживая взобравшуюся на колени любимую персидскую кошку, он видел не только уязвлённого поражением сына, а опасность, нависшую надо всем Каганатом. Если его Уйзен-бей, один из лучших воевод, имея перевес в количестве опытных воинов, прошедших подготовку под руководством византийских стратигосов, потерпел поражение от совсем молодого урусского князя, то кто сможет обуздать этого Сффентослафа, которого его военачальники уже называют между собой Русским Пардусом, через несколько лет, когда он станет опытнее и мудрее?

Всё видел и понимал Великий Каган и, возможно, единственный из всех чувствовал всю опасность и последствия нынешнего поражения.

Если сейчас, когда князь урусов обескровлен постоянными сражениями и оторван от Киеффа, не покончить с ним, то через несколько лет Русский Пардус перегрызёт глотку Хазарскому Волку. Только сейчас, немедля, пока он не ушёл восвояси! Так и надо сказать Беку, который ждёт его, Кагана, решения и уже собрал у себя большой военный совет.

– Истинный воин-аскер должен принять смерть в бою, а не от руки палача, – заговорил наконец Каган, обращаясь к сыну. – Со всех сторон к Итилю сходятся полки. Возьми личную Итильскую гвардию – десять тысяч испытанных и бесстрашных хорезмийцев. Становись во главе всего великого войска и немедля веди его на урусов. Стань хитрым, как лис, изворотливым, как змея, беспощадным, как волк. Настигни и убей Сффентослафа!

Уйзен пошевелился, поднял голову.

– Да воздаст тебе Великий Яхве за твою милость, отец! – глухим, но сильным голосом заговорил он. – Клянусь сердцем матери, я настигну урусского князя и убью его либо умру сам!

– Хватит того, что он забрал жизнь Яссааха. Мне не нужна твоя смерть, – медленно проговорил Каган, – привези мне голову Сффентослафа!

Цепкие пальцы слишком сильно сдавили за ушами, и кошка, недовольно мяукнув, соскочила с колен и пошла прочь, нервно подёргивая кончиком пушистого хвоста.

Уйзен низко поклонился. Слова отца произвели на него чудесное воздействие, вселив новые силы и уверенность. Он понял, что остался жив и вынес весь позор поражения и пленения только для того, чтобы иметь возможность сейчас исполнить отцовскую волю, великое дело, которое стоит выше самой жизни! Весь внутренне собранный в комок, как хищник перед прыжком, покинул он отцовский дворец и направился во дворец Бека, где должен был состояться военный совет.

Каган прозорлив и мудр, но среди советников, сидевших в дворцовом зале Бека, был тот, кто зрел ещё дальше Кагана. Старший из греческих стратигосов, вовремя унесший ноги из Саркела в Итиль и тем самым избежавший печальной участи младшего, казнённого русами, уже отослал в Константинополь гонцов к василевсу с просьбой оказать дополнительную помощь Каганату. «Мы всячески должны поддерживать хазар в их войне с русами, – писал он в тайном послании. – Пусть у Сффентослафа будут связаны руки здесь, на Востоке. Надо помочь Каганату оружием и опытными военачальниками. Отправьте корабли в Пантикапей и Фанагорию».