Валентин Гнатюк - Рюрик. Полёт сокола

— Эге, брат, Трувор, я же сказал, рождается для свойственного только ему дела, а уж будет ли он им заниматься или нет, только сам человек решает. Оттого мы и зовёмся детьми и внуками богов, что свою судьбу выбираем и творим сами. Разве всегда дети по отцовскому замыслу живут?

— Правда, отче, не всегда, — задумчиво согласился князь.

— Помнишь, что тогда у Гостомысла говорил вепсский шаман Тайгин: если ты уважаешь духов земли, неба, воды, то и они помощь будут давать. У всех народов одни духи, боги по-нашему, только называются по-разному. А знает человек законы божеские или нет, они от того действовать не перестают. Вон видишь, на реке промоина, ты ведь не поедешь прямо, а промоину ту объедешь?

— Знамо дело, иначе провалюсь вместе с конём, — согласился Трувор.

— А коли, скажем, метель или темень сплошная, не увидишь ты той промоины и поедешь прямо, что тогда?

— Так провалюсь же, да и всё, — недоумённо ответил молодой князь.

— Видишь, намеренно ты прямо поедешь или по незнанию, а конец один: провалишься под лёд, — заключил Древослав. — И будь ты хоть вепс, хоть нурман, хоть словен, промоина на реке — она для всех промоина и есть, хотя у каждого народа по-разному зовётся и вера у всех разная. А законы божеские для всех едины.

— Погоди, отче, — возразил, поразмыслив, Трувор, — но ведь, скажем, боги нурманские им, нурманам, убивать и грабить разрешают. И греческие прежние боги, что сидели на своей горе, Олимпом называемом, меж собою всё время лаялись, лгали и прелюбодействовали, и народу своему того не запрещали, оттого наши древние предания греков тех, кроме как хитрыми лисами, и не называют. Выходит, у разных богов и законы божеские разные?!

— А с чего ты взял, что те законы, о которых греки или нурманы рекут, им в самом деле их боги дали? А может, это люди то сами и придумали, чтобы корысть свою, жестокость, хитрость и жадность оправдать? Теперь у греков вера новая, и бог иной, а коварства да хитрости не убавилось. Значит, не в богах дело, а в людях.

— Что ж это выходит, отче, — увлёкся спором не на шутку молодой князь, — что мы, о законах божьих рассуждая, не божье, а своё разумение излагаем?

— Верно, — согласно кивнул, нисколько не смутившись неожиданному вопросу, волхв. — Только мы так поступать не должны, мы, русы, ведать обязаны, и только тогда будем разуметь богов наших. А слепой вере следовать — не наша стезя, — всё тем же спокойным, но твёрдым тоном ответил Древослав. — Погоди! — вдруг тревожно приподнялся волхв. — Впереди вон за теми кустами провал в земле глубины немереной, обойти его надобно, аж до дальнего леса крюк сделать… Поворачивай!

— Где? — встревожился князь. — Бобрец! — окликнул гридня. — Ну-ка, скачи вперёд, посмотри!

— А чего ты, княже, гридня посылаешь, мне, что ли, не веришь? — спросил волхв, пряча лукавую искорку улыбки в ворот тулупа.

— Да не пойму я, как там провал может быть, коль река течёт как текла и… — князь не успел договорить, потому что волхв расхохотался и махнул рукой, дескать, ворочай гридня.

— Вот она, Трувор, разница между верой и веданьем. Коли бы верил ты мне безоглядно, то не стал Бобреца посылать, а велел поворачивать в объезд. Я ведь гораздо старше тебя, к тому же волхв, потому ты меня уважать должен.

— Так я и уважаю, отче… — растерянно оправдывался князь.

— Уважаешь, знаю, и седину мою, как того обычаи наши требуют, и опыт мой волховской. Только разум свой верой в мою опытность не закрываешь, а напротив, открытым его держишь, потому и узрел, что и река течения не изменила, и верхушки дерев виднеются, и другие мелочи, что подсказывают: нет там никакого провала. Молодец, одним словом! — довольно похвалил волхв. — Вот так, брат, и с богами нашими: мы их уважаем и чтим, потому Оум свой к миру явленному расторгнутым держим, чтоб видеть и понимать их мысли и деяния, а не верить слепо. Не думая даже, ты мне радость доставил своим сомнением, и уважение выказал, так-то! — веско закончил волхв Древослав. — Вот в чём разница меж нашими богами и иными, князь, они есть сама Правда, а не вера в правду!

Ближе к полудню подскочил к саням на пегом жеребце, окутанном лёгким паром, Бобрец.

— Княже, там навстречу нам обоз движется, более десятка саней будет! — доложил гридень. — С конной охраной.

— Узнай, кто такие.

Гридень, прихватив двух охоронцев, умчался, а когда вернулся, доложил:

— Обоз изборского тиуна Вадима с многочисленной челядью и скарбом движется в Нов-град, чтоб занять предложенное ему князем Рарогом место посадника!

Трувор тут же вскочил на коня и выехал вместе с двумя гриднями в голову обоза.

Вадим по прозвищу Храбрый тоже выехал вперёд на своём вороном коне в богатой серебряной сбруе.

— Ну, здравствуй, что ль… братец, — обронил как бы нехотя статный Вадим, такой же высокий, но шире в плечах и осанистей, нежели молодой рарожич. Его небольшая тёмная борода, мохнатые брови и воротник шубы были покрыты инеем.

— Здрав будь, брат Вадим, — ответил Трувор, перехватив блеснувший из-под бобровой шапки взгляд, показавшийся молодому князю холодным и надменным. Они не подали друг другу руки, не обнялись, как подобает родичам, да и просто славянам.

— В Изборск, значит, княжить, хм, ну, удачи тебе в сём деле хлопотном. — По лику Вадима скользнула непонятная улыбка. Он тронул коня, проезжая мимо несколько растерянного такой встречей молодого рарожича. Внутренняя настороженность Вадима тотчас передалась ободриту.

— Высокомерен и честолюбив ты, брат Вадим, изрядно, — проговорил сам себе Трувор, провожая взглядом двоюродного брата, — сомнение берёт, что успокоит тебя место посадника новгородского…

Вдруг будто что-то горячее коснулось щеки, князь повернул голову и встретился взглядом с устремлёнными на него очами молодой ладной жены, что сидела в возке, закрытом медвежьим пологом. Одетая в соболью шубу и шапку, из-под которой выбивались черные власы, красавица оценивающе глядела из-под длинных ресниц на молодого князя и лукаво улыбалась, поигрывая соболиными бровями.

Молодому князю, обученному волхвом Ведамиром тонкому чутью, много поведал сей взгляд. Следом проехали другие сани, гружённые каким-то скарбом, а сидевшие в них мужи, один коренастый, а другой худощавый, негромко переговаривались меж собою, как показалось Трувору, не на словенском языке.

Обоз уже проскрипел полозьями по морозному снегу мимо, а князь всё ещё стоял.

— Красна и жена твоя, брат Вадим, — наконец молвил себе Трувор, чуя, как горят щёки, не то от мороза, не то от брошенного Велиной взгляда. — Красна, да помыслами лукава! — заключил он негромко и, зачерпнув с еловой лапы горсть снега, обтёр им чело и ланиты, чтоб избавиться от пришедших в смятение мыслей. Затем махнул рукой, и обоз двинулся далее по свежим следам Вадима.