Александр Белов - Гривна Святовита

Брагода, раскачиваясь в ритуальном танце, ходил вокруг языков пламени, которые уже высоко взметнулись к небу. Танец всегда соединял Брагоду с животворными силами природы, борсек общался с ее духами; его в этот момент словно бы не существовало, а было то, что говорило на одном языке с Огнем и Водой, Землей и Ветром.

Какое-то время Брагода твердил слова заговора и слышал свой голос. Но потом голос растворился в огне Банги, и борсек уже не мог запомнить, какие слова высекали из его головы этот огонь. Сознание Брагоды отдыхало. Власть над ним захватили силы более могущественные и стойкие.

С шумом провалились в прогоревший сушняк мертвые тела. Колючие искры обдали небо взметнувшимся потоком. В самом пекле кострища свершалось великое таинство кремации. Брагода уже видел, как труп побратима скрючивает жаром, и в этот момент в воздух отходит нечто напоминающее шумный выдох. Прощай, Бужата! Уже ничто и никогда не напомнит тебе об этой короткой жизни. Как белотелое облако выпадает на землю дождем, так вернешься и ты, соединись с зачатым младенцем нового поколения Одаровой молоди. Имя твоего рода столь известно, что осело в разных языках. Северные люди называли предка твоего Одаром, в средних землях его именовали мягче — Одарь, а византийцы звали Одарием. Прощай, Бужата!..

Соблюдая обряд, воин остался при погребении еще на два дня. Весь следующий день он громоздил насыпь в рыхлый придорожный глинозем и перетаскивая его волоком на своем кожаном плаще. Этот день традиционно связан с шумным пиршеством — стравой. Полные кубки гуляют по рукам, шипя пенной брагой. За словостойным шумом воинство поедает ржаные ковриги, пряную квашню и прочую снедь.

Заезжие греки по недомыслию считают поминальное питие пьянством. Суть этого бражничания, конечно, далека от ублажения веселости и дури. Кубок, в представлении воинства, сроднен с детородным мужским началом, с небесной влагой, низвергающейся на Землю из грозовых туч. Покуда она есть — жизнь беспрерывна, и смерть лишь открывает дорогу новым росткам жизни.

Грядущий день должен был снова перенести борсека в мир духов. На этот раз ему предстояло силой своего воинского обличья отогнать демонов от кургана. На погребениях этот великий обряд называется тризной. Демоны цепки до мертвячины, и человеческие останки, даже захороненные, для них еще одна возможность оборотиться какой-никакой плотью.

…Спустилась ночь. Еще один день отошел в небытие, соединяя прошедшее с предстоящим. Преодолевая тягостное чувство, Брагода подошел к пожиткам Бужаты. Рано или поздно ему все равно бы пришлось познакомиться с его дорожной сумой.

Среди костяных амулетов, тонкокожих крученых шнуров, россыпи драхм [13] Драхма — имевшая хождение среди полабских славян греческая серебряная монета. , коротких кинжалов в волосяных чехлах его внимание привлекла одна удивительная вешица. Это была увесистая гривна, сплетенная из трех золотых жил. Отогнутые лапки ее изображали клювастые орлиные головы.

Борсек некоторое время с любопытством рассматривал украшение, потом надел гривну на шею и осторожно сцепил орлиные головы.

Вся последующая дорога прошла для Брагоды как бы в полусне. Посыпался мелкий, нескончаемый дождик, утопив даль в висячей пелене. Иногда мимо борсека проезжали повозки, шлепая по грязи дощатыми колесами, спешили озабоченные люди, завернувшись в намокшие епанчи [14] Епанчи — суконные плащи. .

В городе Волине, куда пришел Брагода, топили уже не по-летнему — торфом. От этого на улицах висел белый пахучий чад. По дощатым мосткам, вытянувшимся вдоль улиц, перекатывался торопливый шаг прохожих.

По обычаям страны, в этом самом крупном городе славянского Севера отмечалась пятница [15] По языческой традиция неделя состояла из пяти дней. Пятница, последняя в неделе, соединялась с женским божеством Макоши. . На гостевом дворе это чувствовалось по-особому: разносчики несли из погребов соленья, буженину, пряную затравку к бараньим ногам, копченую рыбу, крынки с закваской, лепехи козьего сыра… Дородные хозяйки, справедливо считавшие этот день своим праздником, только что наварили густого пива, и оно щедро заливало столы и рубахи гуляк.

Брагода тихо сидел в углу и ни о чем не думал. Он мог бы, конечно, прямым ходом добраться до двора местного кнеза, где борсеку оказали бы должный прием. Но ласки риксов уже тяготили воина, и он решил никому о себе не заявлять.

Оплывали сальные светцы, ведя неравный бой с полумраком. Скоро к Брагоде подсел грек и, опасливо озираясь, принялся всасывать сочную мякоть винных ягод. Потом отломил кусок сухой лепешки, скрошил его в ладонь и ссыпал крошки в рот. Грек заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Зачем зря ищете? Научитесь лучше в руках держать, а то уходит от вас ваше, и совсем уйдет. Кто твердо держит, тот себе не ищет снова!

Брагода насторожился. Он плохо понимал искаженный чужим говором язык рода, но все равно обратил себя в слух.

— Горды вы, оттого и боги у вас стоят под родом. Разве ж это допустимо? Вот Йесус говорит: «Я и есть род! Откажись от отца земного и матери, как это и сам сделал, и не будет рода иного, кроме верящих в меня». Все должны быть едины…

Вмешиваясь в мысли пилигрима, Брагода спросил:

— Разве все плоды природы едины?

Грек настороженно покосился на борсека.

— Нет, не едины.

— Значит, одного рода быть не может! Чем богаче краски природы, тем богаче жизнь!

Грек вытер руки о грудь и, не ответив, поспешил с гостевого двора. Брагода проводил его равнодушным взглядом.

Самое горестное, вдруг подумал борсек, в том, что он прав. Кабы боги стояли над родом, то тогда бы и кнезы, объявляя себя первыми после богов, тоже встали над родом. А теперь кнезам для этого нужен чужой бог. Бог-одиночка, изгой и вероотступник.

В этот момент чья-то тяжелая пятерня опустилась Брагоде на плечо.

— Что приуныл, парень? Пойдем-ка спляшем.

Брагода поднял голову. Перед ним стоял мужик — нечесаный, немытый, в грязной сермяге — и широко улыбался, выказывая отсутствие доброй половины зубов.

Брагода вскипел, но ограничился тем, что оттолкнул мужика, не поднимаясь с лавки. Мужик, широко разбросав руки, повалился на спину. Назревала драка, но пьяные глаза гуляки, видимо, успели оценить воина, его оружие и стать. Мужик решил не ввязываться в ссору, однако сидевшие рядом выпивохи стали его подначивать. Наконец, собравшись с духом, он обратился к Брагоде:

— Выходи тягаться… на руках!

— Нет, — тихо ответил Брагода, — тебе нельзя на руках.

— Это почему же?

— Потому, что они у тебя будут заняты штанами.

Воин метнулся вперед и неприметным движением ножа смахнул узел подвязной бечевки у мужика на животе. Прежде чем тот успел что-либо понять, его широкие, засиженные и протертые гати, почувствовав свободу, устремились к полу.