Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Но почему?! — У Бен-Атара перехватывает горло. И, пытаясь успокоить дядю, северный компаньон, запинаясь, бормочет в ответ, что он как раз потому и дожидался отъезда Абу-Лутфи, что не хотел срамить еврейского родича его участием в таком обычае, который для исмаилита, напротив, является предметом гордости и символом богатства. А поскольку Абулафия и сам пока что далек не только от того, чтобы примириться с требовательным капризом своей будущей жены — а твердость этой женщины уже можно себе представить по чуть растерянному взгляду его черных глаз, — но даже от того, чтобы уразуметь ее доводы, то поначалу он пытается объяснить дяде эту непонятную ретию тем, что госпожа Эстер-Минна наделена необычайным качеством поразительно чуткого человеколюбия и потому всем сердцем переживает за первую жену, которую ущемляет появление второй. Но ведь это не так! — решительно возражает Бен-Атар. Напротив, две жены лишь помогают друг другу поддерживать супруга во всех его делах и даже взаимно укрощают порой свою женскую страсть, обращая ее в чистое томление, которое только обогащает и облагораживает их тройственную любовь. И ведь кому, как не Абулафии, знать, насколько несчастной может быть и одна-единственная жена. Это верно, кивает Абулафия в знак согласия, внимательно слушая Бен-Атара. Как жаль, что дядя не может сам объяснить новой жене всю тонкость этих отношений, о которых он, Абулафия, забыл за долгие годы своего вдовства. Но поскольку ему пока и в голову не приходило согласиться на ее требование и разрушить их компаньонство, то он, Абулафия, постарается запомнить эти слова Бен-Атара и с их помощью воззвать к рассудку своей невесты, так что когда он, Бог даст, прибудет на их следующую летнюю встречу, уже после своей свадьбы, то наверняка привезет с собой также ее примирение.

И вот так, в лето 4756 года от сотворения мира согласно евреям, он же год 386 от Хиджры Пророка у исмаилитов, за четыре года до пугающего тысячного года христиан, Абулафия все еще не расторгает столь дорогой его сердцу торговый союз, а вместо этого грузит привезенные компаньонами товары на пять повозок, по одной на каждую из пяти лодок, которые доставили эти товары под Барселону, и по прибытии в Перпиньян немедленно посылает одну из этих повозок, груженную мешками со специями, на запад, в герцогство Гасконь, другую, с медными блюдами и кастрюлями, — на восток, в Южный Прованс, а сам, с тремя оставшимися повозками, устремляется к Тулузе, продавая во встреченных по пути деревнях кувшины с оливковым маслом, медовые соты и связки сушеных сладких рожков и андалусского инжира, а затем перепродавая те товары, которые получает взамен. И в результате по прибытии в Тулузу он уже располагает двумя пустыми повозками, чтобы разместить в них немую девочку и ее исмаилитскую няньку, которая немедленно требует от хозяина пять золотых браслетов за согласие променять свои южные грезы на зимнее путешествие сквозь царства Эдома к этому далекому, захолустному Парижу, куда третья из оставшихся у Абулафии повозок везет изысканный груз флакончиков с острыми благовониями пустыни, львиными и леопардовыми шкурами и рулонами расшитых тканей, внутри которых таятся инкрустированные драгоценными камнями кривые кинжалы.

И вот, весной 997 года, Абулафия возвращается в этот захолустный Париж, но на сей раз не один, а со своей десятилетней немой дочерью, пусть больше не «порченой», но по-прежнему несчастной, и здесь он в очередной раз убеждается, что будущая жена много старше него не только годами, но также жизненной мудростью. Верно, она тотчас обнимает и прижимает к своей груди несчастную девочку и с уважительным удивлением склоняет голову перед старой исмаилиткой, которая так и сверкает своими многочисленными золотыми браслетами, но хотя ее душа всю зиму исходила тоской по темнокудрому молодому жениху, она по-прежнему не торопится с обещанной свадьбой и вновь демонстрирует ему свое решительное неприятие компаньона-двоеженца. И в ходе этих разговоров она знакомит Абулафию с прибывшим в Париж из ашкеназской Лотарингии, одетым во все черное человеком — даже из шляпы на его голове торчит высокий рог из черного бархата — и выясняется, что человек этот, по имени рабби Калонимус, сын Калонимуса, — родом из семьи покойного супруга госпожи Эстер-Минны и тоже житель ее родной Вормайсы, которого господин Левинас, младший брат госпожи Эстер-Минны, специально пригласил в Париж как высокоученого раввина, чтобы провести брачную церемонию в полном соответствии с обычаями своих предков, и который хотел бы предварительно испытать характер и прочность веры южного жениха, чтобы выяснить, не нуждается ли она в дополнении или подкреплении, в исправлении или очищении, прежде чем он соединит ее с нерушимой верой уважаемой госпожи из своего родного города.

И видимо, с целью такой проверки рабби Калонимус заводит с Абулафией долгий обстоятельный разговор, а поскольку немая девочка вся дрожит и завывает при виде раскачивающегося на его голове бархатного рога, то он выводит собеседника наружу, и они долго шагают по грязным и слякотным улочкам Парижа, старательно обходя встречных свиней, лошадей и ослов, а потом переходят через маленький деревянный мост и поднимаются по широкой немощеной улице, которую парижане называют дорогой Сен-Жака, потому что с нее начинается путь христианских паломников к монастырю Сантьяго-де-Компостела, что на самом краю Иберийского полуострова. И здесь холодный и надменный ашкеназский раввин указывает Абулафии на собирающихся в дальний и трудный путь христианских паломников в их толстых накидках и украшенных ракушками широкополых войлочных шляпах, которые сжимают в руках длинные посохи, на концах которых подвешены бурдюки с питьевой водой, а потом на их жен, которые прощаются с мужьями, желая им счастливого пути, и заплетают им волосы в косички, и туго обматывают красными тряпками их ноги, обутые в грубые сандалии, — и всё это он показывает Абулафии затем, чтобы намекнуть ему, что истинная вера не приходит в сей мир без тщательной подготовки. А потом он объясняет будущему жениху один за другим все этапы брачной церемонии, во избежание того, чтобы какая-нибудь невежественная южная прихоть или средиземноморский обычай не нарушили, упаси Господь, священную целостность этого традиционного ритуала, и все эти свои речи он сдабривает историйками из жизни города Вормайсы, где родилась и выросла госпожа Эстер-Минна, — города, который, быть может, и не так привлекателен, как Париж, и дома там и впрямь все еще стоят на кривых деревянных сваях, но в котором зато нет недостатка в ученых мужах и выдающихся знатоках Торы. Умершие ученые мужи присматривают там за живыми учеными мужами, которые в свой черед подготавливают мир в духе Галахидля тех ученых мужей, которые пока еще не родились. Толковать же это надлежит в том смысле, что главная забота всех этих мудрейших знатоков Торы направлена на будущие поколения — да придут они в этот мир из чистоты телесного соития и брачного союза, а этой чистоты не может быть без спокойствия и уверенности, защищенных с помощью херемаи нидуяот того мужчины, который вздумает взять себе вторую женщину в дополнение к своей жене или даже, упаси Господь, прогнать эту первую жену вопреки ее воле.