Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Наступает вечер, и монастырь Сен-Женевьев на северном берегу реки уже застилает легкий дымок тех вечерних трапез, которые начали готовить на острове, и евреи уже завершили последнюю вечернюю молитву « эмет вээмуна», а рав Эльбаз все еще не открывает спутникам возникшую у него тем временем новую идею, опасаясь, как бы Бен-Атар не отверг ее на месте, и потому предпочитая изложить ее во всеуслышание лишь после того роскошного ужина, что приготовили в доме две деятельные североафриканские женщины. Ибо, проведя весь день в кругу их приготовлений и поучаствовав во всех пробах и проверках приготовленного, он питает большую надежду, что трапеза поможет укорениться этой новой идее, которая с каждой минутой все больше воспламеняет его воображение.

И возможно, как раз из-за ужаса, который охватил Бен-Атара, когда он услышал, что Абулафия молит освободить его от приговора, он тоже как-то особенно волнуется при мысли об ужине, приготовленном его женами в парижском доме. Тем более что с той самой минуты, когда он более сорока дней назад отправился в путь, ему все время недостает тех кушаний, которые обычно готовила для него каждая из жен и которые сейчас соединились вместе, в этой их общей трапезе. И даже сам Абулафия на мгновенье забывает о своей беде, и знакомый запах магрибской еды уже застилает его глаза слезами удовольствия, и не только по причине поста, о котором он в суматохе своего обморока давно позабыл, но и потому, что в его памяти тотчас возникает запах еды, которую готовила его первая, утонувшая жена. И господин Левинас тоже настолько устал и проголодался, что вполне созрел для новых кулинарных переживаний и самых непривычных запахов и вкусов, тем более что он остерегается, как бы не обидеть этих двух взволнованных женщин, которые взяли на себя роль хозяек и сейчас накладывают на его тарелку все новые и новые кушанья. И только госпожа Эстер-Минна продолжает с прежней мрачностью созерцать пиршество, развертывающееся на ее столе, утешая себя мыслью, что это ее последняя трапеза перед возвращением в то место, где она когда-то была сотворена.

И тогда рав Эльбаз начинает на простом и неторопливом святом языке расспрашивать побежденную им участницу суда о ее родном городе, и о его ученых раввинах, и о том, в чем их сила и в чем их величие, и всё это для того, чтобы в конце концов спросить, удовлетворит ли ее, если и эти великие и дотошные знатоки Торы согласятся на возобновление компаньонства между Бен-Атаром и ее мужем. Госпоже Эстер-Минне этот вопрос поначалу кажется совершенно излишним, потому что в ее душе нет ни тени сомнения, что мудрецы страны Ашкеназ не только поддержали бы ее ретию , но, скорее всего, не ограничившись этим, превратили бы ее в настоящий херем. Однако севильского рава нисколько не пугает угроза, которая слышится в ее ответе. Возможно, и превратили бы , соглашается он с загадочной улыбкой, но лишь потому, что еще не удостоились услышать те толкования Закона, что пришли ему в голову в Севилье и доспели за многие дни и ночи на волнах океана. Он ведь не всё сказал тогда, в винодельне Виль-Жуиф. У него еще осталась пара-другая прекрасных и убедительных доводов, которые он не успел высказать вчера и которые всё еще трепещут в его сердце сегодня. И тут он прижимает ладонь к груди, словно пытаясь успокоить мучительный трепет этих доводов. А поэтому, тихо, со смешком и как бы между прочим добавляет под конец севильский рав, почему бы им всем, как они есть, не присоединиться к бунтовщице и не последовать за ней к ее родной реке, чтобы предстать там на дополнительном суде, перед теми, чью праведность и мудрость она сама признает? Ведь если дело решится против них, то истцы как пришли, так и вернутся, посрамленные, восвояси, но ежели нет, то ее ретия и бунт будут отменены на корню, и тогда все они объединятся в единый союз — она со своим мужем, который любит ее такой сильной любовью, а он со своим дядей, который отказывается от него отступиться.

Госпожу Эстер-Минну так изумляет эта готовность андалусского рава провести дополнительный суд в ее родном городе, что она даже пугается, не ввел ли ее в заблуждение тот иврит, который она получила от своего отца. И поэтому она взволнованно просит брата, который лучше владеет святым языком, выяснить у рава Эльбаза, правильно ли она поняла то, что он сказал. И когда молодой господин Левинас переспрашивает рава, тот, всё еще не глядя на своего магрибского нанимателя, повторяет это поразительное предложение с такой ясностью, что господину Левинасу не составляет никакого труда быстро перевести его на местный язык, — и, услышав слова шурина, всё еще слабый и бледный Абулафия вдруг вскакивает в огромном волнении со своего места и склоняется перед Бен-Атаром в глубоком, растроганном поклоне, ошибочно предполагая, что именно дядя и есть истинный и тайный инициатор этой новой и замечательной идеи.

И пока племянник прочувствованно склоняется перед дядей, только что подарившим ему новую надежду, таинственная мягкая рука, ласково заглаживая мучительную трещину в его душе, в то же время медленно раскрывает ее в душе Бен-Атара, словно у племянника и дяди общая мука на двоих, и вот, она переходит из души в душу. И хотя Бен-Атар отлично понимает, что ошеломительное предложение рава Эльбаза порождено прежде всего необоримым и дерзким желанием еще раз повторить удивительную речь, произнесенную им на суде в винодельне, но теперь уже перед истинными знатоками Торы, в том самом городе, где прошли детские годы голубоглазой женщины, — он хорошо понимает также, что рав ищет и новую возможность избавить своего нанимателя от повторной борьбы с Абулафией, грозящей свести на нет все достижения их смелого путешествия. И он тотчас бросает украдкой озабоченный и встревоженный взгляд на своих жен, которые гордо восседают во главе обеденного стола и сияют восторгом при виде опустевших тарелок и мисок, еще не представляя себе, какое угощенье готовит им в ответ маленький рав. И вновь, как в те часы, когда на их корабль налетали океанские бури, сердце Бен-Атара сжимается от жалости к этим двум женщинам, которым снова предстоит далекий и трудный путь. И хотя, в отличие от племянника, он не страшится бунта в собственной семье, его пугает, что тоска по родному дому добавит им глубоких морщин.

Поэтому он поворачивается к молодому господину Левинасу и начинает осторожно расспрашивать, какого рода та дорога, что ведет к реке Рейн, на которой прошло детство сестры и брата Левинасов, и каковы ее особенности. И молодой господин Левинас, который все это время сидел с невозмутимым спокойствием, поглаживал свою маленькую бородку да принюхивался к налипшим на пальцы ароматам магрибской кухни, пытаясь понять, что происходит в его желудке, теперь вдруг настораживается, стараясь не проронить какого-нибудь опрометчивого слова, которое могло бы отпугнуть собеседника. Ибо хотя идея рава Эльбаза отправиться в Ашкеназ, чтобы помериться силами с тамошними мудрецами, представляется ему затеей весьма сомнительной и опасной, как с практической, так и с духовной стороны, он в то же время понимает, что для него самого это единственный способ выдворить наконец из своего дома смуглых южных гостей, которые от часу к часу располагаются в нем все более основательно, а заодно передохнуть от тех раскаленных страстей, что клубятся вокруг супружества сестры, от которого он так прозорливо, как ему теперь уже очевидно, когда-то ее предостерегал.