Анна Ветлугина - Игнатий Лойола

— Поспешим на Пьяцца дель Попполо, — сказал Бобадилья, — там собираются папские войска. С ними мы и попадём в Германию.

— С войсками? — удивился бакалавр. Испанец расхохотался:

— Вот они, детишки-то! С ними совсем отстанешь от жизни. Разве ты не слышал о войне императора с вашими шмакальденцами?

— Как?! — Альбрехт опешил. — А Нюрнбергский мир?

— Закончился. Карл заключил союз с папой. И в вашей Германии у него тоже появились союзники. Бавария всегда была за Рим, а теперь ещё и Мориц Саксонский перешёл на сторону католиков.

— Дождался... — мрачно сказал Альбрехт, — иду воевать на старости лет. И что же я буду делать в этих войсках? Я даже стрелять не умею!

Бобадилья снова расхохотался.

— Да уж, попал в переплёт. Но не бойся: «Solo se muera una vez» («умирают только один раз») — так у нас говорят. Правда, я думал, наш отче просветил тебя гораздо подробном. Я иду войсковым капелланом, а ты, как знающий все языки, — писарем. К тому же дон Игнасио зачем-то выделил тебе дополнительных денег.

Последнюю фразу Бобадилья сказал несколько презрительно, чем задел Фромбергера. Тот начал думать, как ответить. Но испанец вдруг дружески предложил:

— Хочешь, поменяемся сумками? У тебя явно тяжелее, а я за последний год привык таскать тяжести. Послушание такое было из-за моей неуживчивости.

— Но... — начал Альбрехт.

— Не переживай. Устану — тут же отдам тебе обратно.

На площади Поппола собралась толпа. В основном — пешие воины.

— Главные силы уже в Эренбургской теснине, — пояснил Николас. — Сейчас, насколько мне известно, нас ожидает бросок, весьма утомительный.

Отряд быстро покинул Рим и двинулся к северу.

— Я думаю, воевать тебя никто не заставит, — размышлял Бобадилья. — Как и меня. У нас ведь и оружия нет. Но это если всё сложится, как задумано. А война часто меняет планы...

Они продолжали идти по Италии и уже достигли Альпийского хребта. По пути к ним присоединялись другие отряды. Ждали герцога Альбу. Его солдаты славились оснащённостью.

У Фромбергера официальной работы оказалось совсем немного. Только один раз его позвали в палатку к какому-то военачальнику, где он несколько раз переписывал предполагаемый текст соглашения с протестантами. Обстановка в палатке была нервная, бакалавра даже выругали за медленный темп письма. Наконец, выбравшись из палатки, он вздохнул с облегчением.

Зато частенько к нему подходили неграмотные солдаты, с просьбой написать письмо на немецком, испанском или итальянском языке. Разумеется, платно.

Бобадилья, несмотря на испанский гонор, оказался неплохим человеком. А его вдохновенными проповедями все заслушивались. Альбрехт решился задать ему волнующий вопрос:

— Николас, а ты ведь проходил духовные упражнения? Как они тебе?

Иезуит усмехнулся:

— Понимаешь, они работают, только если поверить в них. Как, в общем-то, и всё остальное. Поначалу кажется, что зря теряешь время, занимаясь ерундой. Но как только испытание совести входит в привычку... — он задумался. — Стоп. Привычка тоже вредна. Из-за этого отче не одобряет чрезмерно долгих молитв. За них ведь легко спрятаться. Произносишь слова чисто механически, в то время как мысли совсем далеко...

— Но ты ведь изменился, упражняясь, Николас?

Испанец замер на мгновение и оглушительно захохотал:

— Ещё бы! Да и ты стал другим, Альберто! Ich... wurde... ein vollig anderes... — он внимательно следил за выражением лица бакалавра, — я правильно сказал? Кстати, давай перейдём на твой язык. Боюсь, в Германии не все понимают латынь.

Отряд вступил в ущелье. Разговоры поутихли. Узкие тропы и в мирное время могут таить в себе опасность. А уж во время войны! Тем более здесь совсем близко проходила германская граница.

Внезапно движение прекратилось. Люди вставали на цыпочки, тянули шеи, безуспешно пытаясь разглядеть, что происходит впереди. Послышался непонятный рокот, усиленный эхом.

— Бьются там, — уверенно сказал по-немецки старый солдат рядом с Фромбергером. Альбрехт прислушался. Ему казалось, будто он различил крики и удары по железу. «Похоже, воевать всё же придётся», — беспокойно подумал он, косясь на острый обломок камня, лежащий под ногами. Поднять, что ли? Какое-никакое всё же, а оружие...

Он нагнулся, и в этот момент ущелье потряс оглушительный гром. Сверху посыпались камни. Слава богу, мелкие.

— Пушка, — прокомментировал всё тот же солдат.

Бобадилья, отвернувшись к склону, сложил руки на груди и застыл с отсутствующим видом. В этот самый момент войско пришло в движение.

— Путь свободен! — крикнул кто-то. — Мы успели!

Миновав Эренбургскую теснину, отряд понтифика вышел к германским землям. Сердце Альбрехта часто забилось при виде фахверковых построек, утопающих в цветах балконов... Ничего подобного он не видел уже почти двадцать лет.

Теперь они с Бобадильей шли среди императорского войска, оснащённого артиллерией и большим обозом. Протестантские князья, потерявшие свою заградительную позицию в горах, торопливо отступали к северу.

На другой день после возвращения бакалавра в родные пенаты зарядил дождь, он лил неделю, не переставая. Многие, включая Фромбергера, простудились. Боевой дух упал, хотя, по правде сказать, он и не отличался особой силой. Войско выглядело отображением империи Карла V — такое же разнородное и противоречивое. Итальянские, немецкие и испанские отряды, у каждого из их командиров имелись свои выгоды и чаяния.

Этот факт стал неприятной новостью для Бобадильи. После одной из проповедей ему сказали: «Не нужно так нападать на лютеранскую ересь. Император не ведёт войну за чистоту веры, а лишь усмиряет взбунтовавшихся подданных, главным образом — князей Иоганна-Фридриха и Филиппа Гессенского».

Войско подходило к Ингольштадту. Дождь, наконец, приутих, но вместо дороги по-прежнему струилась река грязи. Спасаясь от неё, солдаты шли по обочине и вязли ещё глубже. Выдирать ноги становилось всё труднее. Смертельно уставшие, Фромбергер с Бобадильей плелись где-то в арьергарде в компании немцев из Католической лиги.

— Неужели я должен находиться здесь? — задал риторический вопрос Бобадилья уже без прежней жизнерадостности, и тут же добавил:

— Хорошо, что мы с друзьями дали обет послушания папе. Исполнение его хорошо помогает против сомнений.

— Да, — задумчиво отозвался Альбрехт, — только, наверное, трудно принести подобный обет.

— Очень, — Бобадилья оглянулся по сторонам и понизил голос:

— Знаешь, я ведь отказался сначала. То есть мы все принесли обеты давно, ещё на Монмартре. Но те обеты назывались временными, а на вечные — в Риме — меня не могли уговорить, пока дон Игнасио не перестал есть ради этого. И я понял, что его больной желудок для меня важнее свободы от папы.