Анна Ветлугина - Игнатий Лойола

Тучи светлели, сквозь них неуверенно проглядывало солнце. Впереди виднелись красные остроконечные крыши и белоснежные стены какого-то замка.

— Это Людвиг VII понастроил, — сообщил всё тот же немецкий солдат. — Он у своей Изабо во Франции на красоту насмотрелся и здесь решил такое же устроить. А ещё ингольштадтское пиво самое лучшее!

— Это кому как! — отозвался другой.

— Ничего подобного! — возмутился старый немец. — Здесь ещё в шестнадцатом годе закон о чистоте пива приняли.

— А хорошо бы сейчас пивка! — послышался ещё чей-то голос, и вдруг со стороны замка раздался страшный грохот. Над стенами появилось сизое облачко дыма.

— Смотри-ка! Императора приветствуют, поди? — предположил кто-то на латыни неподалёку от Альбрехта.

Раздалось ещё два выстрела. В передних рядах послышались вопли и конское ржание.

— Приветствуют, как же!.. — проворчал ветеран. — В гробу я видал такое приветствие. Картечь, чёрт её дери!

— Ну что они там стоят под пушками? — закричал любитель пива. — Надо убраться подальше от замка! Я не хочу, чтобы меня продырявили, даже за деньги!

Орудие ударило с ближней башни. Альбрехт не успел ничего подумать, как кричавший немец упал, схватившись за живот. В этот момент снова припустил дождь с ветром. Из-за шума слова команд почти не различались. Долетело только несколько раз повторенное «быстро!» на латыни. Люди метнулись влево, дабы обойти замок с западной стороны, где ещё не стреляли. Но грязевое тесто, замешенное сотнями ног, не отпускало так просто. Отряд мгновенно стал толпой — мечущейся, теряющей обувь, топчущей упавших. Башенные орудия продолжали выплёвывать порции картечи.

— А ну-ка достойнее! — вдруг раздался звучный голос Бобадильи. — Если умирать — так не за просто так, а за Святую Церковь!

Его окрик возымел действие. Люди перестали беспорядочно метаться. К тому же авангард наконец переместился. Войска начали обходить Инголынтадт с западной стороны.

С восточной появились всадники. Налетели на императорскую кавалерию, но получили отпор и понесли немалые потери.

Их отступление приободрило солдат. Послышались радостные возгласы. Через некоторое время войско возобновило движение на север.

— Тяжело тебе, Альберто, — посочувствовал Бобадилья, — врагу не пожелаешь — идёшь с наёмниками против своих. Ничего, у всех нас одно отечество — на небе.

Помолчав, он добавил:

— Дон Игнасио почему-то любит твою страну. Не разрешил инквизиции свирепствовать здесь, сказал: Германии и так тяжело. К Риму он гораздо строже.

После Ингольштадта погода наладилась. Окреп и боевой дух. Протестанты теперь отступали, избегая стычек. Карл V двигался за ними вверх по Дунаю, занимая крепость за крепостью. Мятежные князья публично просили прощения. Уже покаялись герцог Вюртембергский и пфальцграф Рейнский. Разделявший учение Лютера Кёльнский архиепископ Герман фон Вид был низложен и отказался от сана. Самого профессора происходящее интересовать уже не могло. Он умер год назад, в феврале 1546-го.

К весне Бобадилья перестал исполнять обязанности войскового капеллана. Император выгнал его из страны за резкую критику Аугсбургского интерима — очередного временного соглашения между католиками и протестантами. Уезжая, он передал бакалавру обещанные деньги от отца Игнатия со словами:

— Отче прислал новое письмо. Там есть о тебе: «Этот германец — прекрасный детский педагог, — пишет дон Игнасио. — Пусть учит в родной стране, как учил в Риме, но пусть избегает страстей. Это большая опасность для него».

Помолчав, испанец добавил со вздохом:

— Он про всех помнит, наш отче. Меня вот тоже предостерегал от излишне ярого служения...

— Помолись о его здоровье, — с грустью сказал Альбрехт, — ты ведь в Рим?

— Пока да. Кстати, ты тоже свободен от должности писаря. Видимо, за компанию со мной. Но тебя не выгоняют из страны.

— Вот ещё, новость... — пробормотал бакалавр.

Он стал раздумывать, как поступить дальше. Нужно ехать в Мюльхаузен, искать Альму. Неизвестно, жива ли она и что с ней. Последнее письмо от неё пришло, когда он ещё проходил послушание у иезуитов, то есть больше трёх лет назад. По содержанию оно ничем не отличалась от предыдущих: «Уважаю твою твёрдость в решениях. У меня всё хорошо. С Богом. Альма».

Он не сообщил ей о сотрудничестве с проповедником, написав только: «Сейчас я близок к цели, как никогда ранее».

Он продолжал путешествовать, прибившись к обозу. С довольствия его сняли, но питаться за деньги позволили. Он тратил заработанное на солдатских письмах, не трогая денег Лойолы. Чем дальше войска углублялись в Германию, тем больший страх охватывал его при мысли об Альме. Как она встретит его? Какая она стала? Да и нужен ли ей он через столько лет?

Поэтому, когда императорская армия вышла к берегам Эльбы, Альбрехт обрадовался. За рекой простирались его родные места. Он вспомнил о матери. Простая женщина, жена пекаря, она так гордилась учёностью сына! Даже продала брошки, дабы выручить деньги на окончание его образования. А он почти не писал ей. Последнее письмо отослал ещё из Парижа и нового адреса не дал.

Из материных писем Фромбергер знал о смерти отца — тот почил около десяти лет назад. Если мать жива — как она обрадуется сыну! Тем более осознавшему истинность католической веры.

А вдруг всё именно так и сложится? Он вернётся домой, будет учить детей... а потом съездит в Мюльхаузен за Альмой и привезёт её в свой родной дом.

Войско Карла V продолжало двигаться по левому берегу Эльбы, неуклонно преследуя князя Иоганна-Фридриха. Оставался последний непокорный город, и это был Виттенберг — родной город бакалавра.

Альбрехту казалось, что он проснулся от долгого кошмара. Он стоял на рыночной площади перед ратушей, глядя на две башни городской церкви, знакомые с детства. Огромные серые, с мрачными стрельчатыми окнами и удивительно изящными, игрушечными маковками, они будто разглядывали его, спрашивая: где тебя носило, негодный мальчишка?

С колотящимся от волнения сердцем бакалавр вошёл в переулок, ведущий к кварталу ремесленников. Его окликнул солдат на латыни:

— Стой. Туда нельзя.

— Франсиско, это же я, ваш писарь! — ответил Альбрехт по-испански. — Не помнишь, как тебе письмо писал?

— Не узнал. Иди, конечно. А что там? Хорошая таверна?

— Мать у меня там живёт... надеюсь, — объяснил Альбрехт.

Город сдался только вчера. Императорские войска ещё патрулировали улицы. Бакалавр подошёл к родному дому. Тот почти не изменился, только стены сильно облезли. Фромбергер взялся за дверное кольцо...